Она послушно ссыпала деньги в тулес.

— Знаешь, Бейр, ты, конечно, урод. Но ты самый странный урод из всех, что я видела.

Дела в Себере пошли хорошо. Калькадов не было уже давно — в эту пору, как говорил Тильт, они все собирают урожай на западе, далеко от города, поэтому обитатели, давно не видевшие зрелищ, ссыпали серы ручьями.

Каждое представление собирало по сотне-две зрителей, желающих было столько, что Хеннару даже пришлось договориться со стражниками, чтобы они не пропускали к нальтам больше положенного — в человеческой толчее легко могут кого-нибудь затоптать или срезать у пары зрителей тулесы, а это пойдет не на славу калькаду. Это обошлось недешево, но Хеннар мог это позволить — выручки пока хватало.

Крэйн каждый Эно с трудом поднимался с лежанки — кости наполнялись звенящей тугой болью, голова кружилась так, что земля с небом менялись местами. От вынесенных ударов кожа на предплечьях и шее лопалась, раны долго не заживали и рубцевались. Лайвен время от времени делала ему повязки, пропитанные травяным отваром. Она все еще предпочитала держаться подальше от него, без серьезной необходимости не вступая даже в разговор, но отношения между ними, хоть и основанные на взаимной неприязни и презрении, стали ровными и от этого было легче обоим — они уже знали, чего ждать друг от друга. С остальными членами калькада Крэйн виделся редко — ни погруженный в себя Ингиз, ни замкнутый напыщенный Нотару, ни весельчак Теонтай, ни стеснительный Кейбель не занимали его, так же как безразличны ему были добродушный и недалекий силач Садуф и практичный мастеровитый Нерф. Почти все время между выступлениями он проводил в своем нальте, в обществе мешков с тангу и олмом, устроив там что-то вроде грубой лежанки из тряпья и травы. Его не беспокоили — лишь Тэйв, вечно испуганная и робкая, два раза в Эно приносила ему миску похлебки или каши, да Теонтай кричал, когда начиналось представление.

У него появилась собственная одежда, сшитая из купленных на рынке обрезков Лайвен и Тэйв, — длинный вельт, скорее напоминающий талем, цветом похожий на предрассветный Эно. За тонкой на вид тканью скрывалось два слоя мягкой волокнистой коры паргана, которая смягчала удар. В этом облачении, в которое Тильт для устрашения приказал вставить пластины с короткими хитиновыми шипами, Крэйн выглядел и в самом деле как настоящий Бейр — когда он выходил, толпа замирала, и тяжелый вздох, полный ужаса и предвкушения, проносился над всей площадью.

Но желающие всякий раз были — худые угловатые юнцы, отважно берущие дубинку на глазах у восхищенных и замерших в сладком ужасе подруг, подпившие торговцы, обросшие жиром, но стремящиеся показать товарищам, что по-прежнему сильны и не чураются опасной и грязной работы, недалекие работяги из цеха оружейников или загонщиков, которых друзья подначили на проверку силы — все они выходили на специальную отгороженную площадку.

Время принесло не только рубцы и раны, оно принесло и опыт — Крэйн уже знал, когда надо уклониться, а когда — принять удар на тело, как стоит крутануться, чтобы у толпы возникло ощущение сокрушительного удара, а на самом деле дело ограничилось легкой ссадиной, как надо вскрикнуть, когда дубинка касается незащищенной кожи. Время от времени, чтобы у зрителей не возникло ощущения, что Крэйн всего лишь кукла для ударов, Тильт позволял ему превысить норму и в иные Эно она доходила до пяти. И тогда Крэйн с упоением разносил им ребра, вышибал челюсти и уродовал лица на глазах у притихшей потрясенной толпы, Садуф после боя выносил скрюченные тела за площадку. Смерти Тильт не допускал, равно как и тяжких увечий, но даже такой бой доставлял Крэйну истинное удовольствие. Каждый раз, когда он слышал глухой треск кости или тонкий вскрик оглушенного болью тела, он чувствовал, что его раны болят не так сильно и даже вечная боль, грызущая его навсегда изуродованное лицо, начинает понемногу стихать.

Заработанные деньги Крэйн складывал под лежанку и с каждым Эно их становилось все больше — зрителей у калькада все прибавлялось, а тратить их он почти перестал — разве что изредка на кувший тайро или несколько мятых туэ. Унижение на площадке стало работой, посвященной единственной цели — дождаться Витерона. Если у него будет достаточно сер, он сможет оставить калькад и жить в Себере, пока маленький жрец не вернется из-за Моря. И тогда... Крэйн никогда не пытался представить, что будет тогда.

Но надежда кипела где-то в глубине его избитого огрубевшего тела.

А потом произошло то, что надолго изменило привычный уклад жизни.

Начался этот Эно также, как и все остальные Эно до него. На полуденное представление собралось полторы сотни зрителей, стражники лениво тыкали дубинками тех, кто пытался прорваться к самым нальтам. Выступление Крэйна почти закончилось — он уже трижды падал на утоптанный песок площадки, оставляя на нем быстро буреющие пятна, и теперь вышел в последний раз. Этот раз был его, и он жадно всматривался в лицо ничего не подозревающего противника, который, вдохновленный легкими победами предшественников, имел несчастье бросить ему вызов. Как ценитель блюд не торопится с едой, предвкушая дорогой и изысканный букет кушаний, так Крэйн медленно кружил вокруг уже обреченного противника. Через минуту или две Садуфу придется попотеть — этот недотепа потяжелее его самого будет, как бы не надорвался...

А потом случилось это. Вначале Крэйн даже не понял, в чем дело, просто почувствовал словно вокруг него сгущается плотное облако вязкого тумана.

Противник вдруг оказался где-то совсем далеко, зато толпа приблизилась и Крэйн неожиданно отчетливо и крупно увидел каждое лицо.

Кто-то смотрел на него со стороны. Смотрел жадно, цепко, внимательно.

Не так, как остальные зрители, без предвкушения боли. Просто иначе.

Поймав на мгновение этот взгляд краем глаза, Крэйн резко повернул голову, надеясь найти его хозяина. Внутри неуверенно сжалось предчувствие чего-то неожиданного, но очень важного. Забыв про незадачливого противника, он шагнул к ограждению, но лиц было много, как личинок в ываре, они топорщились на него бесчисленным множеством прозрачных глаз и от их ропота он чуть не оглох.