Численное превосходство оборонявшихся - команда крейсера составляла около шестидесяти человек даже после всех потерь - не сыграло никакой роли, различна была подготовка бойцов. Регулярно отрабатывавшие нештатные ситуации в жестких скафандрах, сытые, целые дни проводящие в тирах илирийцы словно псы разрывали противника, состоявшего из людей практически штатских, привыкших к искусственной гравитации и спокойной жизни на большом корабле, к тому же измотанных до предела. Как ни подбадривал людей командор Коэн, надеясь на их способность к самопожертвованию, но контроль на судном неумолимо переходил к врагам. Все неповрежденные при прорыве коммуникации через четверть часа были нарушены и старику ничего не оставалось, как самому схватиться за бластер и нырнуть в темноту коридоров. Он не мог даже взорвать крейсер - это следовало сделать сразу... Но не с таким же грузом!

Команда лейтенанта Петровского в какой-то момент оказалась в затруднительном положении: ливлэндцы закрыли за их спиной переборки и впустили в отсек атмосферу. Сбросив скафандры, звездолетчики попробовали одолеть торпедоносцев за счет большей подвижности и ориентации в темноте родных коридоров. Перестрелка продолжалась почти десять минут - огромный срок! - но успеха оборонявшимся не принесла: Петровский отсиделся в круговой обороне, потеряв двух людей, а в легких бластерах нападавших кончилась энергия.

- Все! - крикнул лейтенант, встав во весь рост возле входа в последнее прибежище блокированных ливлэндцев. - Все! Я бы предложил сволочам сдаться, да они угробили Шевчука! Кончайте их!

- Я что, фашист? - посветил фонарем в отсек Гладышев. - Они безоружные. Может, дыру в обшивке пробить, да и дело с концом?

- Я фашист, - сообщил, появляясь из темноты Лыков. - Мне половину задницы снесло, так вот чтобы мне в санчасти не так больно было...

Он сверкал бластером в темноту около полуминуты, потом некоторое время светил туда, как бы запоминая картинку, наконец стащил шлем и побрел по коридору. - Тошно, тьфу...

- Тошнись быстрее и вперед! Застряли тут, а другие может Танталово сало нашли уже! - Петровский повел людей дальше.

Джозеф МакКинли, канонир третьей батареи северного борта, среди обидчиков Тома занимал едва ли не первое место, но когда Лыков расстреливал ливлэндцев, вечный придира вдруг повалил юнгу на пол и накрыл собой. Шаги илирийцев затихли вдали, Хаксли выбрался из-под груды тел. Первым чувством, которое он испытал, оказалось изумление: отчаянно нывшей кисти левой руки не удалось нащупать. А художник был левшой.

Хаксли вытянул правую руку из рукава бушлата, вывернув его наизнанку, оставшись в тельняшке, в темноте кое-как обмотал одеждой искалеченную конечность. Потом юнга попытался остановить кровотечение, но оно и без того оказалось вялым из-за ожога, а толстая ткань хорошо впитывала кровь. Бросил. Теперь неважно, ведь художник был левшой. Томас побрел, спотыкаясь о тела товарищей, к коридору. Покидая отсек, он сильно ударился головой о смятую притолоку, но не обратил на это внимания. Художник был левшой.

Хаксли прекрасно знал, где стоит контейнер с Танталовым маслом. Ему даже было известно, что в нем, в контейнере, целых четыре стабилизационных слоя. Но пробить их совсем не трудно, если взять в руки тяжелый острый предмет вроде штурм-кортика, который болтался у Тома на бедре.

- Этого не могло быть, это же Танталово масло! - закричал седой старик, бросаясь теперь хлебом не в чаек, а в Щеглова.

- Да не было там никакого Танталового масла, - отмахнулся от слов, крошек и взбешенных птиц усталый писатель, глядя в след уходящей девушке. - Жене надо позвонить, соврать что-то, а то беспокоится. Кстати, этот художник... Шенгелия. Он что, и правда гениальный?

- Все зависит от точки зрения, - буркнул старикан и отвернулся.

В дом Щеглов вернулся неожиданно легко и быстро отыскал дворик. Шенгелия сидел спиной к столу перед огромным экраном, изображавшим что-то бесформенное, вяло шевелящееся. Гостя такое поведение хозяина не расстроило, зато удивила початая бутылка водки на столе.

- А это я когда успел? - поинтересовался сам у себя Щеглов, аккуратно переливая оставшуюся жидкость в стакан. Что-то еще звякнуло под ногами, когда писатель садился в кресло, но не стоило обращать внимание на такие мелочи в час заката. - Вот выпью, и позвоню Ленке. Масло им Танталово... Каждый хочет апокалипсис! А вот не было его, художник!

Шенгелия не ответил и не обернулся, поэтому Щеглову ничего не оставалось, как выпить налитое. Водка вкатилась в него будто сама, сосуд почти и наклонять-то не пришлось. Что-то показалось в этом подозрительным... Но отвлекла другая, куда более важная мысль. Ведь Том... Писатель всмотрелся в донышко стакана и совершенно отчетливо увидел, как чернокожий юнга приставил кортик к контейнеру и приготовился стукнуть по нему окровавленной культей.

- Экий шаловливый Максимка... - задумчиво проговорил Щеглов. - Решил значит поразвлечься, коли жизнь не удалась... Бам!

Ударом ладони биограф несуществующего Томаса Хаксли запустил высокий стакан в еще более высокий полет, и в тот миг, когда снаряд встретился с плитками пола, понял все. Он даже успел немного пожалеть Лену, которая по незнанию вышла замуж за нуль-шишигу. Хаксли, крейсер, катера и окружающий их кусок пространства в неподдающийся измерению кусочек времени свернулись и исчезли в некоей черной точке, совершенно неразличимой среди ярких звезд.

Утром Шенгелия собрал у двери ворох газет, бегло просмотрел первые страницы и брезгливо вышвырнул в урну. Мельком взглянув на портрет Щеглова, который на глазах послушно сжался в ничто, он побрел, странно скособочившись, вдоль узкой полоски пляжа. На песке еще спал старик, девушку уже вовсю звали чайки. Где-то далеко за небом продолжал пятиться от злых Гончих псов чалый звездолет. А нуль-шишиги все шуршали в черных дырах, сетуя на падение скорости света...