Керин устало склонилась над столом. Я подумала с тревогой, что не стоило ей идти сюда, первый ведь день, как встала с постели. Только вот отца моего не захотела обидеть, а еще больше — пожалела меня.

Вилько, встретивший нас тогда на воротах, поднялся, шатаясь, пить "за дочку Герсана". Потом захмелевшие гости стали упрашивать Велема рассказать, как он лазил в пещеру за драконьим зубом. Велем упирался недолго, и хоть знали все эту историю почти наизусть, слушать не уставали. За разговорами никто не заметил, как Керин исчезла. Не было и моей матери, но ей, как хозяйке дома, засиживаться за столом было не с руки.

— Люди, вставайте! Чудо!..

Не помню, так ли мама кричала, но крик этот поднял всех.

— Куна, — пробовал утихомирить супругу отец.

Мать всплеснула руками:

— Ишь, старшины! Расселись и не знают ничего. А ну пошли! — всей толпой, толкая столы и, опрокидывая лавы, гости двинулись за ней.

Отец когда-то уверял, что для жены она еще как сказать, а для полководца — в самый раз. Верно. Все бежали за матерью, ничего не спрашивая. Даже я не сразу поняла, куда она нас ведет.

Мы сгрудились у входа, пытаясь разобрать, что там деется.

В полутьме чувствовались только сдавленное дыхание, да чужие локти под ребрами — так было тесно. А мать застыла с протянутой дланью, точно указывала на дело рук своих.

Покой освещен был скудно, оттого и разобрали только, что в заклятом кресле кто-то сидит. Многим со страху примстилось — сам Хозяин. Передние попятились, давка стала невыносимая. Но мать оказалась иных похрабрее: подкралась на цыпочках к потолочной светильне и запалила все семнадцать чашек разом.

И тогда мы увидели, что в кресле, обнимая ладонями резные подлокотники, спит Керин.

После она рассказывала мне, что очень устала и решила, никого не тревожа, уйти к себе, однако заблудилась в темном доме и присела отдохнуть в первое же кресло. А потом и задремала в нем. И знай она, что кресло это заклятое, она б его за три покоя обошла. Только я ей тогда не очень поверила.

А моя мать, когда улеглась суматоха, добавила кое-что от себя. Мол, как раз побежала она на кухню Нессе кой что наказать, и как в сердце что толкнуло — покой не заперт, мало ли…

Прибежала и сползла по косяку, хвала Верпее, плошку не обронила, так бы точно пожару быть, упаси Знич. Стоит на коленях, плошку держит, и рассмотрела, наконец: гостья их, что Дракона убила, спит в кресле, и ее руки спокойно на руках деревянных. Стало быть, сняла она заклятье: ушел Хозяин. Она гостью-то тревожить не стала, а бегом насколько сил, чтобы все увидели.

Это мы узнали потом. А тогда… не знаю, как вышло, только все, будто неведомой силе повинуясь, опустились на колени. И застыли. Я лиц не видела. Только знаю, что отчаянные они были и просветленные. А Керин, должно быть, почувствовала наши взгляды и открыла глаза.

Глава 7

Большой торг обрушился на Ясень внезапно, как половодье: город еще не успел опомниться после смерти дракона и явления Золотоглазой (сгинуло в одночасье многолетнее иго, ожила Легенда!) — пированье и ликованье были таковы, что первые купцы из Ситана, заранее явившиеся на торг, сочли, что опоздали, и торг завершился уже празднеством.

Их разуверили быстро, и праздничная суматоха слилась с обычными хлопотами Большого торга, отчего у старшин, правящих Ясенем, головы болели вдвое. Прибыли, правда, были велики, но и беспокойства… сохрани Велех!

Старшины первыми ощутили похмелье от всех этих радостей: мало того, что Избранные остались живы и по-прежнему были на содержании города, так еще после смерти Дракона — конец налогу "на жертвы", который платили на землях Ясеня. Дракону, конечно, от этого добра мало перепадало, почти все оседало в казне, а теперь…

Да и Золотоглазая — не благо, совсем не благо, все равно, истинная она или самозваная. Пойдет она на Незримых — кара падет на Ясень. А не помочь — чернь взбунтуется (и так проходу ей не дают, славят и величают, а на старшин косятся…).

Словом, было от чего болеть старшинским головам, и когда на третий день торга Керин объявила, что набирает дружину, старшины воспряли духом: пусть девчонка собирает свое смехотворно малое войско и отправляется, куда захочет, и там сворачивает себе голову — только бы подальше от Ясеня, только б в Ясене воцарилось, наконец, спокойствие…

Скрепя сердце и скрипя зубами, Старшинская Вежа приняла на себя все расходы по снаряжению и обучению дружины Золотоглазой. Людей же в дружину искать не пришлось. Остались с Золотоглазой все бывшие Избранные — и парни, и девушки — объявив себя ее дружиной, а кроме них, заслышав о том, что Золотоглазая собирает войско, бросились к ней все, кто был молод и чтил Легенду.

Да эдак она пол Ясеня за собой уведет! — спохватились старшины, осаждаемые со всех сторон родителями, которые требовали угомонить непокорных чад.

Керин, однако, к выбору дружинников отнеслась очень серьезно, и многие парни ушли от нее разобиженные: надо же, не захотела взять! Никто не знал, о чем думала она, одному отказывая, а другого принимая, вышло, наконец, полсотни в дружине, не считая Избранных и самой Керин, и среди полусотни оказались и семь девушек, отчего старшины едва на стену не полезли.

Но… ладно, переживали многое, переживем и это.

В этот день, как и раньше, вся хоругвь Золотоглазой выехала в поля за городом — объезжать коней, стрелять по цели, учиться строю и науке меча. Солнце палило, как редко в червене — рубахи взмокли под кольчугами, латы раскалились, а шлемы казались так тяжелы, что в глазах плыли красные круги. Но сотник Явнут, взявшийся с двумя товарищами обучить отряд ратному делу, только покрикивал, носясь меж воинов на быстром соловом коне.

— Откуда только силы у этого морока берутся? — ворчал Тума, отражая удар Гино.

Сколько уламывал Брезана, чтоб отпустил в дружину, а тут, оказывается, еще тяжелее, чем в мастерской у мехов…

"Это тебе не груши таскать!" — явственно услышал он голос мастера Брезана и даже обернулся испуганно, словно тот стоял за спиной, а потом, спохватившись, с такой яростью ринулся в бой, что Гино шарахнулся и проорал:

— Тронутый!

Наконец, солнце почти ушло за край леса, и красные облака сомкнулись над ним. Явнут объявил конец учениям. Парни, радостно крича, посыпались в траву, и через мгновение поле выглядело так, будто на нем и вправду шел бой. Будь их воля, они бы, забыв об усталости, бросились в Ясеньку, но — с первого дня учений так было заведено, — вперед купаться шли девушки.

В этом месте Ясенька делала крутой поворот, оставляя неширокую теплую заводь. Сбросив доспехи и одежду, девушки с визгом окунались в ласковую воду. Парни, вываживавшие коней, с завистью прислушивались к этому визгу. Только Керин не бросилась сразу в реку: прежде поводила Вишенку, чтоб остыла.

Эта вороная кобылка, лучшая из пригнанных на торг, слушалась только Керин, иных кусала и лягала. Она сама на торге пошла к Керин, признав ее за хозяйку, а старшины рвали бороды, услышав цену, но заплатили все…

Керин погладила Вишенку по жесткой гриве и, наконец, сама побежала купаться…

В Ясень они возвращались строем, кони шли ровно, выгибая шеи, ветер обдувал лица всадников; Явнут ехал сбоку, покрикивая на тех, кто нарушал строй. Выглядели они так внушительно, что воротная стража едва не подняла тревогу, а разобравшись, оглушила приветственными криками, и эти крики еще долго были слышны, когда они, перестроившись по трое в ряд, въезжали на улицы.

День завершался. На торговой площади закрывались лавки, отъезжали возы, но народу было еще много. Меж людей растерянно бродил крепкий черноволосый парень в куртке из овечьей шерсти. Он явно искал кого-то и злился, что не находит — то стискивал кулаки, то фыркал, то раздраженно дергал пояс — и не обращал внимания ни на толчки, ни на нелестные замечания. И тут на площади появилась дружина Золотоглазой.