— Ну что ж, колдунья Роили, рад с тобой познакомиться.

— А я с тобой. — Ясные, умные глаза собаки встретились с его глазами. — Ты необычный человек, Этиоль Эхомба.

Долговязый южанин пожал плечами:

— Самый обычный пастух.

— Может, и пастух. А что обычный, то в этом я не уверена. Куда ты направляешься?

Он рассказал ей то, что уже раньше рассказывал другим, и когда закончил, овчарка неодобрительно прорычала:

— Все это звучит очень благородно и альтруистично.

— Вовсе нет, — запротестовал Эхомба. — Так поступил бы любой добродетельный человек.

— Не приписывай своим собратьям-людям больше достоинств, чем они заслуживают. Ты мне нравишься, Этиоль Эхомба. Я бы помогла тебе, будь это в моих силах, но я связана клятвой, соединяющей собаку и человека, оставаться здесь с моим Ламиди.

— Наверное, ты все равно сумеешь помочь. — Эхомба взвесил, стоит ли обращаться с просьбой. И, что существеннее, хочется ли ему, чтобы просьба была выполнена. В конце концов он решил, что знания удручающего характера все же лучше, нежели отсутствие знания. Любые дополнительные сведения полезны. Во всяком случае, так утверждал вождь наумкибов Асаб и другие уважаемые люди. — Можешь ли ты сказать, что ждет впереди меня и моих друзей? Нам мало что известно о землях, в которые мы идем.

Собака с шумом вздохнула:

— Откуда мне об этом знать?

— Я не сказал, что ты знаешь, — спокойно ответил пастух. По другую сторону от огромного кота Симна издавал во сне булькающие поросячьи звуки. — Я спросил, можешь ли ты это узнать.

Собака внимательно посмотрела в его красивое честное лицо.

— Ты интересный человек, Этиоль Эхомба. Думаю, что ты тоже мог бы пасти молнии.

Он улыбнулся:

— Даже если бы такое было возможно, а это не так, то много ли с молний настрижешь?

— Понятия не имею. Вдруг ими можно кормить машины…

Приняв решение, овчарка поднялась, вытянула перед собой передние лапы, распрямила задние, зевнула и жестом поманила Эхомбу за собой.

Она остановилась в уютном дальнем углу комнаты перед деревянным ящиком двух футов высотой со скошенной вперед крышкой. На крышке кто-то большим ножом вырезал пару скрещенных костей с собачьим сердцем над ними и отпечатком лапы внизу.

— Открой.

На мгновение Эхомба заколебался. Его мать и отец, тети и дяди, старики в деревне частенько рассказывали детям истории о колдунах и колдуньях, ведьмах и чародеях, которые могли превращаться в орлов или лягушек, рориксов или огромных саблезубых кошек. Он рос, слушая сказки о некромантах, способных становиться похожими на деревья, чтобы незаметно подслушивать и подсматривать за людьми, и о таких, что умели оборачиваться барракудами и откусывали ноги беспечным сборщикам моллюсков. Еще ходили слухи об отшельниках, которые по ночам становились летучими мышами-кровопийцами, о женщинах, похожих на пугала и умевших превращаться в ветер. Про иных говорили, будто они могут сбрасывать с себя кожу, словно рубаху или набедренную повязку. А некоторые отращивали длинные клыки и когти, а их глаза, рассказывали, сверкали, как маленькие огненные луны.

Но ему никогда не приходилось слышать, чтобы среди самих животных жили колдуны, которые никогда раньше не были людьми. Он так и сказал овчарке.

— А ты думаешь, что только среди людей есть волшебники и провидцы? У животных существует собственная магия, которой мы очень редко делимся с вами. Большую ее часть вы просто не поймете, кое-что вам и магией-то не покажется. Вы все видите по-другому, слышите по-другому, для вас вещи имеют иной запах и вкус. Почему бы и нашему колдовству не быть другим? — Глаза цвета расплавленного янтаря уставились на пастуха. — Если тебе нужна моя помощь, Этиоль Эхомба, ты должен открыть ящик.

Он все еще колебался. Бросив взгляд назад, Эхомба увидел, что его товарищи по-прежнему спят. Из единственной спальни в домике не доносилось ни единого звука.

— А Куберт знает?

—  — Конечно, знает. — Она потерлась мордой о тыльную сторону его ладони, ткнувшись в руку влажным носом. — Невозможно жить вместе с колдуньей и не знать, кто она такая. Человек или собака, кошка или мышь — все мы одинаковы. Некоторые вещи нельзя скрывать вечно даже от тех, кого любишь.

— А сам он не обладает магической силой?

— Совершенно никакой, — заверила овчарка. — Но ко мне относится хорошо. У меня каждый день свежая вода, и мне не нужно самой добывать себе пищу. — На какой-то миг в ее глазах вспыхнуло нечто несобачье. — Нам тут удобно вдвоем, и если бы появилась хорошая женщина или крепкий пес, никто из нас не возражал бы, чтобы другой обзавелся парой. Мы во многих отношениях дополняем друг друга. — Она снова повела своим черным носом. — Ящик.

Длинные сильные пальцы пастуха продолжали блуждать по крышке.

— А что там?

— Собачье колдовство.

Подняв крышку и прислонив ее к стене, Эхомба заглянул внутрь. Он не увидел ни хрустального шара, ни золотого камертона. Не было ни пузырьков со снадобьями, ни пронзенных иголками кукол. В коробе вообще было мало вещей, а те, что там лежали, могли задержать внимание раздраженного вора не более чем на секунду.

Несколько старых костей, с виду давно испортившихся и изрядно пожеванных; длинная полоска старой толстой кожи, тоже сильно искусанной; мячик из твердого каучука, с которого давно сошла вся краска; палка из какого-то хорошо отполированного желтого дерева, покрытая следами зубов; несколько кусочков ароматического корня — вот и все, что составляло содержимое ящика.

— Мои сокровища, — пробормотала Роили. — Вынь их и разложи перед камином.

Эхомба смотрел, как собака-ведьма лапами передвигает все это в определенном порядке: кости туда, палку сюда, мячик на свое место, кожаный ремешок свернут, а корешки аккуратно все обрамляют. Подвигав предметы носом туда-сюда, собака закончила приготовления. Когда все было в порядке, она легла на живот, запрокинула назад голову и начала негромко рычать и повизгивать. Спящие Симна и Алита даже не пошевелились, но снаружи донеслось завывание волков, чей сон был потревожен. Эхомба ощутил в глубине души какое-то смутное беспокойство, некое примитивное и древнее чувство, которое отчетливо говорило о многовековой связи между собакой и человеком.

Повизгивание и подвывание Роили варьировались каким-то таким образом, как Эхомба никогда раньше у собак не слышал. Это был не язык в том смысле, как он его понимал, а что-то более глубинное и в своем роде не менее сложное. Здесь содержалась мудрость, недоступная людям, сокровенные знания существ, передвигавшихся на четырех конечностях, а не на двух. Мудрость запахов, которых человеку никогда не узнать, и небывалой остроты слуха. С таким опытом и такими чувствами доступны иные знания, и Роили ими владела.

Внутри раскаленных недр камина что-то щелкнуло, отчего подпрыгнул мерцающий уголек. Описав над очагом полукруг, он упал посреди разложенных предметов. Тоненькая струйка дыма поднялась там, где он лежал. Дымок тут же превратился в облачко, которое заволокло ясные глаза овчарки, а затем и Эхомба оказался окутанным им.

Он всегда бегал быстро, но теперь, казалось, без всяких усилий летел над землей быстрее парящего орла. Мимо проносились деревья и валуны, кусты и цветы, цветы — на уровне плеч, а деревья — словно колоссальные невозможные башни, подпирающие небо. Каждое чувство обострилось до такой степени, о какой он раньше не имел представления, так что даже отдаленные запахи, звуки и образы грозили подавить способность мозга к восприятию.

Легкий, но отчетливый аромат заставил его свернуть влево.

Запах мгновенно усилился, и в ту же секунду стайка куропаток выпорхнула из куста. Он рванулся за ними, однако скорее из инстинктивного желания поиграть, нежели убить, поскольку не был голоден. Приблизившись к маленькому ручью, он утолил слабую жажду и был поражен отчетливостью каждого глотка, пронзительным холодом воды в горле и разнообразными привкусами, различимыми в этой мягкой воде.