А собственно бред величия – он куда разнообразней, чем все человеческие мечты, самые дерзкие устремления, самые неосуществимые надежды.

Пациентка одного психиатра утверждала: она одновременно – Швейцария, стая легендарных журавлей, владелица всего мира и семиэтажной фабрики ассигнаций, она же политехническое училище и заместительница Сократа.

Другой – великий певец и в то же время полководец. Он преобразователь мира, написал книгу «Капитал», у него миллиарды рублей, сотни жен, он построил мост на Луну, владелец тысячи самолетов. Кроме того, в ближайшее время его назначат завхозом больницы.

Бред, без сомнения, – явление творческого корня, содержание часто роднит его с сюжетами книг и фильмов, системами философов, измышлениями талантливых лжецов и яркими сновидениями. Только нет в нем внутренней логичности, присущей в творчестве человеческому мышлению, а скачка идей, сюжетов, масштабов и времени выдает безумие с головой.

Вот больной рассказывает, что он партизан, что многократно награжден и совершал головокружительные подвиги. Рассказ связен, внушает доверие, механизм бреда ничем себя не определяет (если не знать заранее, что все это – плод воображения). Вдруг – эпизод, и сразу ясно, с чем имеешь дело. Оказывается, Он в то же время много путешествовал в Донских степях, а там есть такое место – ставка, где живут зембы – это род змей-великанов. Ими управляет змей-гигант, по имени Зевс. Больной приезжал к ним с поручением военного характера. У верховного земба есть охрана, дворец в египетском стиле, но из металла. Зембы действуют на врагов током и поэтому непобедимы.

Он вполне контактен, говорит связно и осмысленно. Какие-то чисто творческие механизмы взломали и отменили контроль сознания – и то, что раньше стало бы сном или фантастическим рассказом, превратилось в биографию, которой сам больной всецело доверяет.

Разубедить невозможно.

Человек возится с цветными стеклами, собирает их, раскладывает, сортирует. Он делает аппарат, называемый им витаминным рефлектором. Он говорит: я предотвращу близкую гибель человечества. Дело в том, что в солнечном спектре содержатся витамин-лучи, они несут жизненную силу. Сейчас это излучение Солнца несколько ослабло. Фрукты, овощи, ягоды потеряли пользу. Звери, дичь и рыба исчезают. Урожаи ниже. А раков уже нет совсем. Люди стали слабее, меньше ростом, жизнь их стала короче. Я помогу им!

Разговор этот происходит в палате. Цветными осколками ничего не выловишь из солнечного спектра. Бред. Хотя насколько, согласитесь, симпатичней и человечней бреда о национальном и расовом превосходстве – осуществленного на деле бреда уничтожения других людей (а ведь мы называли это не бредом помешанных, а мировоззрением, системой взглядов и т. д.).

Но вот что интересно. Бред, говорите вы про измышления изобретателя витамин-рефлектора. Бред. Опять же какая-то жизненная сила.

Но позвольте! Сравнительно недавно гипотеза об особой «жизненной силе» была научной концепцией. А мифическое «вещество горения» – флогистон? А «сила химического сродства» – выдумка, которой объясняли взаимодействие веществ, вступающих в реакцию? А «самозарождение живого из неживого» – когда приводили пример, что черви «сами» появляются в тухлом мясе?

Эта похожесть бреда на давние домыслы, в разное время служившие вполне научным мировоззрением, очень наглядна. Психиатрам приходится иметь дело с тончайшим механизмом. Бред – не болезненная «смысловая опухоль», которую можно удалить в одном каком-либо месте, а исказившаяся настройка самой высокой мозговой системы – аппарата творчества. В этом – великая трудность лечения.

Еще совсем недавно за отсутствием веских доказательств и точных понятий сам собою заглох шумный спор о перспективах мыслительных способностей машин. Оптимисты опирались на математику и логику (единственно возможная для научного оптимизма основа), скептики привлекали туманные, но убедительные доводы об эмоциях и вдохновении, глубинах и лабиринтах души. В прошлой главе мы уже говорили, что опознание схожести жизненных ситуаций, понимание связи вещей и явлений, людей, предметов и событий, сведение впервые встреченного к знакомой модели – это уже значительная часть мышления. Однако далеко не вся. Так называемое творческое мышление – создание нового знания, нового понимания мира – всегда прекрасный и внезапный скачок мысли через пропасть, отделявший прежнюю сумму знаний от нового понимания. Такая пропасть никогда не перекрывается цепочкой логических рассуждений, а как разум совершает этот прыжок, пока еще никому не известно. Мозг постоянно справляется с задачами, к решению которых нет строгих правил. Но в зависимости от размеров преодоленной пропасти мы то называем человека гением и талантом, то даже не замечаем, что в повседневной работе огромного количества людей встречаются крохотные, но качественно такие же прыжки к новому. Никто из творцов никогда еще не объяснил, как он сделал открытие. Говорили об озарении, интуиции, прозрении, счастливом случае. Словом, о яблоке Ньютона в разных вариантах.

Кстати, было ли яблоко? Может, яблока-то и не было? Тогда совесть исследователя мышления может оставаться спокойной: Ньютон долго решал чисто математические задачи и постепенно вывел формулу притяжения предметов друг к другу (ньютоновский закон тяготения ныне знают все школьники). А про яблоко наскоро придумал, чтобы отвязались любопытные.

Нет, яблоко было! Правда, в рукописях Ньютона не сохранилось о нем никакого упоминания. Зато есть другое – записи о долгих бесплодных попытках установить законы тяготения. Астрономы того времени давали не совсем правильные цифры наблюдений за движением планет, и у всех предположений Ньютона не сходились концы с концами. А потом наблюдения уточнились, цифры были подправлены, и одна из гипотез точно обобщила все известные факты. Момент, когда она родилась, и был, возможно, связан с падением яблока.

Сто лет назад химик Кекуле бился над неизвестной формулой одного из сложных соединений – бензола. Как упакованы атомы в его молекуле? В известное и самое распространенное соединение – цепочкой – не укладывались известные данные о химическом «характере» составляющих молекулу атомов. Стройная картина никак не компоновалась перед мысленным взором исследователя. Месяцы (!) прикидок и раздумий. Однажды он ехал в омнибусе по улицам города и увидел, как везли клетку с обезьянами. Мартышки прыгали и резвились, сцепившись обеими парами лап, переплетясь хвостами, обручем катаясь по полу клетки. Невероятная догадка обожгла Кекуле! Кольцо! Атомы в молекуле соединены в кольцо. Так было сделано одно из очень крупных в химии открытий (кольцевое соединение атомов в молекуле – свойство огромного количества природных и искусственных соединений). У истории этой есть иной вариант, носящий, впрочем, тот же характер. Будто Кекуле дремал у камина, и ему приснились змеи. Одна из них, извиваясь, ухватила себя зубами за хвост. Кекуле проснулся и кинулся к бумаге. Случайно, неожиданно, вдруг… В любой науке, во всех крупнейших открытиях.

Мучительные бесплодные раздумья – долгие поиски – внезапное оз.арение. Физик де Бройль попытался назвать пути, ведущие к успеху:

«Прозрение… является результатом неосознанной работы ума исследователя, делающего различные сопоставления и проводящего аналогии, сравнивающего различные дороги, по которым он может пойти».

Значит, работа разума – это какой-то бессознательный, слепой перебор всех подворачивающихся идей? Непохоже. Исследователи человеческого творчества часто обращаются к шахматам – этой точной игровой модели мышления с ее постоянной необходимостью найти (открыть, изобрести, придумать) новую ситуацию. О переборе всех возможных вариантов тут не может быть и речи: всей человеческой жизни не хватило бы, как показали расчеты, на полный перебор вариантов даже одной партии. Необходимость перебора стремительно привела бы к цейтноту самую быструю вычислительную машину. Человеческий мозг работает как-то иначе, на далеко не полной информации, с непостижимой проницательностью заглядывая в далекое будущее.