Толик задумался и вдруг серьезно спросил:

-Ты что, замуж за меня хочешь?

-Нет, дурашка, просто пожить. А ты води сюда, кого хочешь, комнаты две, да еще кухня неплохая... я ж как сверчок - могу жить на кухне.

-Я думал, ты меня полюбила... - услышала Лиза обиженное бурчание после "мейерхольдовской" паузы. Толик повернул рычажок, газ хлопнул и воздух до того наполнился кофейным духом, что казалось - даже покоричневел.

Да, конченный я, видно, тип. Ни одна женщина за меня замуж не хочет.

Лиза не удержалась от хохота. Если б можно было себе представить кудрявого и обиженного поросенка, то он бы походил на нынешнего Толю. До того он был обескураженным, ноздревато-курносым и на удивление тщательно выбритым.

-Ты что же, изменил своему обету безбрачия? А говорил, мол, больше женщину в свое гнездо не пустишь...

-Я ведь о другом. Я-то не пущу, конечно. Но должна в этом мире найтись хоть одна дурочка, которая хотела бы меня окрутить. Или хотя бы ронять скупую девичью слезу по моему одутловатому лицу.

-А как же дочь Натальи Палны?

-Кто?.. а, бог мой, ну это не считается. Это все натальины козни. Это ж она хочет, а не Лялька. Лялька на меня плевать хотела. Да и взаимно, - вдруг обиженно заключил Толик.

-Зачем же тогда Наталья хотела вас поженить?

-Злая шутка. А Наташа из тез, кто умеет шутить всерьез. Заключать всякие безумные пари, разыгрывать... Я когда-то сильно на ней завис. Застрял, можно сказать, между пышными грудями.

-Ты любил Наталью Палну?! - изумилась Лиза.

-Да. А что? Пална из тех, на кого неизбежно упадет глаз. Но она привлекает... хм, скажем так, не экстерьером, а каким-то гибельным азартом игры. Ну как царица Тамара или Клеопатра. И думаешь: пронесет - не пронесет...

-Тебя пронесло?

-Да как сказать. Ком си, ком са. В тюрьму не попал. Но потерял, конечно, кое-что. Да и бог с ним - даже ворошить это не хочу.

-А причем тут тюрьма? Ты что, влез в какие-то деньги?

Толик улыбнулся:

-Вот уж точнее не скажешь - "влез в деньги". По самые, извиняюсь, яица. Так, что рисковал не вылезти. Не буду я тебе ничего рассказывать... с Наташей невозможно куда-нибудь не влезть. Но это уже все - преданья старины глубокой. А дочку свою она мне предложила как... руку помощи, что ли. Чтобы мне с долгами расквитаться. Деньги мне просто так давать - с какой стати. А так - вроде зять. Все это, разумеется, фиктивно. Я бы, как гувернер, свозил Лялика куда-нибудь в Европу, присмотрел бы за ней там, получил бы свой гонорар "за труды" и через годик мы бы мирно разошлись. У Наташи своя этика. Ладно, чего-то у меня язык развязался...

-А статуэтку ты зачем тогда стащил?

-М-да. Хватает у тебя ума задавать такие вопросы. Я, думаешь, знаю, зачем?! Я ж ни черта не помню...

-Понятно. Я сейчас подумала...

-Поменьше думай, мой тебе совет. И вообще - не сыпь мне соль на мои маленькие ранки. Мне и так стыдно.

Беседу вдруг прервал требовательный телефонный писк. На удивление и совершенно некстати прорезалась Соня. "Наташа сказала, что вы здесь...", - зачем-то поспешно оправдалась она.

Соня, оказывается, выдумала пикник, созвала приятную компанию, а заключительным аккордом подразумевались Лиза с Ритой. Как видно, Соня в очередной раз отмечала "день независимости" от второй половины. Можно было легко предположить, что сие приглашение - только прелюдия к чему-то иному, и самое неприятное, что Елизавета не догадывалась, к чему. Соня тем временем неуклюже извинялась за сегодняшний холодный прием и что, мол, "все хорошо, что хорошо кончается", и пусть Ритка на нее не обижается и обитает у нее дома, во второй комнате, сколько ей нужно. Другое дело - наболевшая тема, которую Соня просила больше не затрагивать, ибо она не вполне доверяет... Проще говоря, сифилис Риты мог не иметь никакого отношения к Вениамину, а уж к Кате тем более, и, мол, в этом нет ничего постыдного, с кем не бывает. А Маргарита человек импульсивный, и мало ли что могло случиться в Орлином, кто ж не помнит, какие там творились безобразия...

Тут Елизавета собралась с духом и впервые послала знакомого и не вполне ей отвратительного человека в окрестности популярного и емкого словечка. Не то, чтобы она никогда не произносила этой идиомы вслух, а тем более про себя. Но все-таки она редко позволяла так расслабиться своему речевому аппарату, - а зря, - и никогда никому не говорила этого в лицо. Только за глаза и в адрес только горячо ненавидимых ею персонажей. Их круг был непомерно узок, а если точнее, сводился к замдекана в лизином неоконченном университете и школьному физруку. Так что по сравнению со многими согражданами, Лиза была просто ангелом во плоти. Правда, теперь для нее пришла очередь продлить "черный список". Лиза без всякого раскаяния бросила трубку. Толик удивленно-вопросительно воззрился на нее, ожидая объяснений. Но Лиза ничего объяснять не стала. Она забралась в тяжелое продавленное кресло, укрылась пыльным покрывалом, скрывавшим прорехи в обивке и изрекла: "Наконец-то я научилась громко материться!"

Потом она смутно помнила робкие предложения Толика раздеться и лечь по-человечески. Но Елизавета Юрьевна, уже пустившая сонную слюнку, отвергла мещанский комфорт. Более того - перед окончательным отплытием к Морфею, Лиза обреченно решила: никому нельзя верить, буду заново обретать девственность, обойдусь без мужчин. Очевидно, Лиза несправедливо злилась на Толика за напрасную обходительность. Долгий утомительный день сошел в забытье...

Воды утекло не то, чтобы много, но одни набойки отлетели. Паршивой обуви хватает. Монашеская жизнь не удалась, хотя казалась Елизавете столь возможной. Юнис с понимающей гримасой утешительно припоминал, как имел аналогичную глупость зарекаться от женщины, как бегал в праведном ужасе в пункты "венерической" профилактики строго соблюдая временной ценз - в течение четырех часов после соития. Хотя это у него быстро прошло: в чем бы ни клялся в панике, исторгнув из себя заразу, снова смотришь на мир орлом в ожидании чуда и шаришь вокруг ликующим блудливым глазом. А иначе нельзя, ибо заглохнет размножение, споткнется эволюция, стыдно станет человечеству перед стариком Дарвином.

"Какой он однако упитанный, но компактный", - размышляла Лиза о прилипшем к ней Юнисе. Они почивали на половинке дивана, навсегда утратившего свою двухместность, но не потерявшего упругость. "Сейчас из кухни донесется запах жареной докторской колбасы, из соседней комнаты - зуд электрической бритвы и прогноз погоды. Сейчас квартира, полная заведомых недругов, зашевелится, как огромный шестипалый Шива в танце, и для людей-муравьев начнется новый день, новая пустая клеточка - очередной стремительный шажок в бесславие. В пустоту. О, только не об этом. Пустота - великий общий знаменатель, он, быть может, всех помирит, - плебеев и патрициев, как за любым окном - одно и то же небо. Небо тоже пустое, но со смыслом. Небо, оно же бог"...

Они с Юнисом, разумеется, не спали, и Юнис уже не улыбался. Он наулыбался до этого. Он уже серьезно:

-А почему ты меня не боишься? Я, может быть, извращенец или заразный...

-Я боюсь "вообще". А бояться в частности - уже кишка тонка. Иногда просто лень бояться...

-Пожалуй, ты права. А то, представляешь, история: она так боялась венерических недугов, что ушла в монастырь А там, неаккуратно оседлав чужой горшок, подхватила "гусарский насморк". И в одночасье умерла. Печальнейшая история. Называется "от судьбы не уйдешь".

Лиза тряслась в бессильном хохоте:

-Почему горшок? Разве в монастырях горшки? И почему - умерла? Кто ж умирает от этого...

-Это для вящей убедительности. Главное - выпуклость деталей. Ну что, как насчет "пункта профилактики", прозорливая ты моя...

-4 часа уже истекли.

-Ошибаешься. Времени еще вагон.

-Нет, черт побери. С того, как мы самый первый раз...