Куперин страшно волновался; впервые докладывать такому составу… Он не забыл, что два месяца назад Сталин подписал распоряжение министру здравоохранения СССР Е. И. Смирнову «Об устранении серьезных недостатков в работе Лечебно-санитарного управления Кремля», связанное с «делом врачей». Ждали новых арестов.
Выслушав доклад «Заключение врачебного консилиума об имевшем место 2 марта у товарища Сталина И. В. кровоизлиянии в мозг и тяжелом состоянии в связи с этим его здоровья», соратники молчали. Для всех исход был почти ясен с самого начала. Но, разумеется, об этом никто не сказал ни слова. Но и говорить о надеждах, перспективе, выздоровлении не решались. Могли не так понять. Лишь Берия зловеще произнес, обращаясь к Куперину: «Вы отвечаете за жизнь товарища Сталина, вы это понимаете? Вы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти товарища Сталина».
Куперин, и без того бледный, стал совсем белым…
Маленков зачитал заготовленный текст проекта постановления, который гласил:
«1. Одобрить меры по лечению товарища Сталина, принятые и намеченные к проведению врачебным консилиумом в составе начальника Лечсанупра Кремля т. Куперина И. И., проф. Лукомского П. Е., проф. Глазунова И. С., проф. Ткачева Р. А. и доцента Иванова-Незнамова В. И. (см. медицинское заключение консилиума).
2. Установить постоянное дежурство у товарища Сталина членов Бюро Президиума ЦК.
3. Назначить следующее заседание Бюро Президиума сегодня в 8 часов вечера, на котором заслушать сообщение врачебного консилиума».
Приняли, как все принимали раньше, «единогласно». По существу, «лечили» не врачи, а Президиум ЦК, как когда-то Ленина; «одобряли» приглашение одних врачей, отводили других… Страшные гримасы системы. Никому не казалось чудовищно нелепым, что все назначения врачей должны быть утверждены высшим партийным органом. То была уродливая пирамида власти, достигшая вершины своего абсурда.
(Между прочим, зря бывший заместитель начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота, которое, как известно, функционировало на правах отдела ЦК КПСС, обрушился на Президиум ЦК за то, что он взялся за «лечение» своего Генерального секретаря. Во всех странах, включая, разумеется, и демократические, решения по персоналиям врачей, лечащих королей, президентов, премьеров принимают, как правило, высшие органы государственной власти. Можно поинтересоваться, кто определял состав и уровень врачебных бригад, пытавшихся спасти американского президента Джона Кеннеди после смертельных выстрелов в Далласе, кто и по чьему указанию пытался возвратить к жизни погибшего в результате теракта израильского премьера Ицхака Рабина, разбившуюся в автоаварии английскую принцессу Диану и других высокопоставленных лиц.)
Вечером провели еще одно заседание Бюро Президиума ЦК КПСС. Куперин доложил:
Заключение: «состояние больного по сравнению с состоянием в 7 час. утра стало еще более тяжелым: больной по-прежнему находится в бессознательном состоянии, появилось нарушение ритма дыхания, пульс стал более частым, аритмия выражена резче, кровяное давление по сравнению с 7 час. утра стало несколько выше (210/120).
Назначения: строгий постельный режим, повторно поставить на область сосцевидных отростков 6–8 пиявок. Свеча с эйфиллионом (0, 3) после клизмы из 200,0 мл 10 %-ного раствора сернокислой магнезии. Ввести внутримышечно 5,0 мл 25 %-ного раствора сернокислой магнезии. Поить с чайной ложечки сладким чаем при условии отсутствия поперхивания. Периодически холод над головой (отменить)».
Высший орган, вновь обменявшись мнениями, одобрил меры «по лечению товарища Сталина, принятые врачебным консилиумом», добавив, однако, еще новый пункт:
«Привлечь дополнительно к лечению товарища Сталина следующие медицинские силы: действительных членов Академии медицинских наук Мясникова А. Л., Тареева Е. М., Коновалова Н. В. и зав. кафедрой Второго Московского медицинского института Филимонова И. Н., введя их в состав врачебного консилиума».
Первая попытка сговора против Берии
Из «надиктовок» Н. С. Хрущева:
— Наступило наше дежурство с Булганиным. Мы и днем с ним приезжали к Сталину, когда появлялись профессора, и ночью дежурили. Я с Булганиным тогда был больше откровенен, чем с другими, доверял ему самые сокровенные мысли и сказал: «Николай Александрович, видимо, сейчас мы находимся в таком положении, что Сталин скоро умрет. Он явно не выживет. Да и врачи говорят, что не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?» — «Какой?» — «Он возьмет пост министра госбезопасности (в ту пору министерства государственной безопасности и внутренних дел были разделены). Нам никак нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность — это будет начало нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он это сделает!»
Булганин сказал, что согласен со мной. И мы стали обсуждать, как будем действовать. Я ему: «Поговорю с Маленковым. Думаю, что Маленков такого же мнения, он ведь должен все понимать. Надо что-то сделать, иначе для партии будет катастрофа». Этот вопрос касался не только нас, а всей страны, хотя и нам, конечно, не хотелось попасть под нож Берии. Получится возврат к 1937–1938 годам, а может быть, даже похуже. У меня имелись сомнения: я не считал Берию коммунистом и полагал, что он просто пролез в партию. У меня маячили в сознании слова Каминского, что он был чужим агентом, что это волк в овечьей шкуре, влезший в доверие к Сталину и занявший высокое положение. Сам Сталин тяготился им. Мне казалось, что были дни, когда Сталин боялся Берии.
На подобные мысли наводил Никиту Сергеевича, по его словам, и такой инцидент. Как-то сидели они у Сталина. Вдруг он смотрит на Берию и говорит: «Почему сейчас у меня окружение целиком грузинское? Откуда оно взялось?» Берия: «Это верные вам, преданные люди». — «Но отчего это грузины верны и преданны? А русские, что, не преданны и не верны, что ли? Убрать!» И моментально как рукой сняло этих людей.
Хрущев был уверен: Берия способен через своих людей сделать со Сталиным то, что проделывал с другими людьми по поручению того же Сталина: уничтожать, травить и прочее. Поэтому Сталин, видимо (если рассуждать за него), считал, что Берия способен сделать то же самое и с ним. Значит, надо убрать окружение, через которое Берия имеет доступ и в покои, и к кухне.
Но Сталин не понимал по старости, что тогдашний нарком госбезопасности Абакумов докладывает ему обо всем уже после того, как доложит Берии и получит указания, как сообщить Сталину. Сталин думал, что он выдвинул своего человека и тот делает только то, что велит Сталин. В ту же сторону раскрутилось «мингрельское дело». Сталин продиктовал тогда решение (и оно было опубликовано), что мингрелы связаны с турками, что среди них есть лица, которые ориентируются на Турцию. Конечно, чепуха! Хрущев считал, что тут имела место акция, направленная Сталиным против Берии, потому что Берия — мингрел. Таким образом, он готовил удар против Берии. Тогда много было произведено арестов, но Берия ловко вывернулся: влез в это дело как «нож Сталина» и сам начал расправу с мингрелами. Бедные люди. Тащили их тогда на плаху как баранов.
Существовали и другие факты, которые свидетельствовали о вероломстве Берии, о недоверии Сталина к Берии. Итак, поговорил Хрущев обо всем с Булганиным, кончилось их дежурство, и Никита Сергеевич уехал домой. Хотел поспать, потому что долго не спал на дежурстве. Принял снотворное, лег.
О Берии очень плохо отзывалась С. И. Аллилуева:
— Только один человек вел себя почти неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть… Он так старался в этот ответственный момент, как бы не перехитрить, и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного. Отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза. Он желал и тут быть «самым верным, самым преданным», каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал…