Уже на другой день после похорон И. В. Сталина кто-то позвонил в дверь Светланиной квартиры. Она открыла и увидела какого-то незнакомого грузина. Пригласила войти в дом. Едва переступив порог, он сказал: «Я Надирашвили! У меня есть документы, изобличающие Берию как врага народа! Я послал копии этих документов вашему отцу, но, к сожалению, слишком поздно! Помогите мне встретиться с Г. К. Жуковым или К. Е. Ворошиловым. Больше я никому не верю!»

Светлана вначале растерялась и вдруг вспомнила. Ей же называл эту фамилию отец! Совсем незадолго до своей смерти Сталин позвонил Светлане и спросил: «Это ты положила мне на стол бумаги Надирашвили?» Изумленная Светлана ответила отрицательно, и Сталин тут же положил трубку.

— Жукова я не знаю, — ответила Светлана. — Знаю только, что живет он на улице Грановского. А вот с Климентом Ефремовичем я поговорю и попрошу его принять вас. Вот мой телефон, позвоните мне через день-два.

В тот же день Светлана позвонила супруге Климента Ефремовича Екатерине Давыдовне и попросила договориться с ним о встрече. Ворошилов принял ее тотчас. Но как только Светлана изложила ему суть вопроса, Ворошилов побледнел и закричал на нее:

— Как вы смеете клеветать на этого кристально честного человека!

На этом разговор и завершился. Светлана побрела домой, понимая, что эта история ничего хорошего ей не сулит.

Через день ей позвонил сам Лаврентий Павлович, справлялся, не нужно ли ей чего, просил звонить ему, не церемонясь, «как брату», и потом поинтересовался: не знает ли она, где сейчас обитает этот склочник Надирашвили?

Светлана, разумеется, этого не знала. Но на этом история не закончилась. Спустя несколько дней ее и секретаря парткома Академии общественных наук, где Светлана училась, пригласили в Комитет партийного контроля к его председателю М. Ф. Шкирятову.

— Что ж, ты, милка, связалась с этим склочником Надирашвили? — сказал он и объявил ей строгий выговор с занесением в личное дело, чем и поверг бедного секретаря парткома в состояние полной прострации, ибо он ничего не знал и не понял. А потом был арестован Берия. И снова Светлану пригласили вместе с секретарем парткома АОН в КПК, принесли ей извинения и сняли с нее партийное взыскание. И снова секретарь парткома изумился и ничего не понял.

Эту историю своему двоюродному брату Владимиру Аллилуеву рассказывала Светлана дважды, один раз еще в пятидесятые годы, а потом перед отъездом в США, когда жила у него со своей Ольгой. Владимир спросил у нее:

— А почему ты не рассказала об этом случае ни в первой, ни во второй своей книге?

— Еще не пришло время…

Этот звонок отца по поводу Надирашвили озадачил и сильно удивил Светлану и глубоко запал в память. Сталин ей сам никогда не звонил. Странный звонок…

Действительно, странный. Кто такой таинственный Надирашвили, какие бумаги сумел он передать Сталину, что в них было — этого, наверное, мы уже никогда не узнаем. Может быть, их постигла участь других документов, которые, как уверяют, были изъяты Берией во время болезни Сталина, когда Лаврентий Павлович один отлучался на несколько часов с Кунцевской дачи в Кремль.

Что мы знаем о Берии? Хрущевская пропаганда годами вбивала в головы обывателей стандартный стереотип кровавого монстра, палача и убийцы. Легковерные люди без труда поддались лжесвидетельствам и фальсификациям. И вот уже выросли поколения, убежденные в правоте оценок, рожденных в конкретных условиях конкретной борьбы между кремлевскими кланами.

Одним из первых, кто нарисовал отталкивающий образ бывшего хрущевского друга, был зять Никиты Сергеевича Алексей Аджубей. В книге «Те десять лет», изданной во времена горбачевской гласности, Аджубей пишет, что ему несколько раз приходилось видеть Берию вблизи. Слышал его выступление на торжественном заседании, посвященном 34-й годовщине Октябрьской революции. Говорил Берия хорошо, почти без акцента, четко и властно. Умело держал паузы, вскидывал голову, дожидаясь аплодисментов. Доклад ему составили нестандартно.

Внешне Берия — располневший, с одутловатым, обрюзгшим лицом — был похож на рядового «совслужащего» 30-х годов. Шляпа обвислыми полями налезала на уши, плащ или пальто сидели на нем мешковато. Но за ординарной внешностью, по мнению Аджубея, скрывалась натура беспринципная, хитрая и безжалостная. Берии боялись все, и было отчего.

— Случилось в ту пору, — рассказывал мне Алексей Иванович, презентуя свою книгу, к выходу которой я, работая тогда в ЦК КПСС, имел отношение, — в моей жизни несколько странных событий, значение которых я понял позже. Моя мать шила платья жене Берии. Нина Теймуразовна, агрохимик, кандидат наук, ценила талант и деловитость матери, отсутствие навязчивой услужливости. Как-то Нина Теймуразовна обронила с ноткой сожаления: «Зачем Алеша вошел в семью Хрущева?» Мать расстроилась. Мы с Радой только что поженились и были, конечно, обескуражены. Тем более что из МГБ Никите Сергеевичу передали анонимку, в ней описывалась наша «болтовня» по поводу «красивой жизни» в семье Хрущевых. Никита Сергеевич дал нам прочесть анонимку, но не комментировал.

Из беседы с А. И. Аджубеем следовало, что «под колпаком» были не только квартиры, дома и семьи высших руководителей партии, правительства, вообще всех, кто интересовал Берию, но и служебные кабинеты.

После возвращения Никиты Сергеевича в 1949 году в Москву из Киева Берия стремился сблизиться с Хрущевым, завоевать его расположение. Случалось, поздней ночью поджидал его на шоссе по дороге на дачу, чтобы побеседовать. Если Аджубей возвращался с Никитой Сергеевичем, то приходилось пересаживаться в машину грозного человека. Усатый шофер даже головы не поворачивал в сторону хрущевского зятя. Сидел неподвижно, как сфинкс, и казалось, машина движется сама по себе. Пассажиры первой машины беседовали. Алексей Иванович не без юмора рассказывал, что ему оставалось разглядывать стволы берез, мелькавших по обочинам Успенского шоссе. Березовые рощи в том районе Подмосковья — такие фотогеничные, их много раз снимали в разных фильмах… Однажды он не выдержал и спросил у шофера, можно ли закурить. Он не удостоил пассажира ответом, но как-то выразил запрещение. Может быть, движением офицерского погона с майорской звездочкой? И в самом деле, грешно было курить в автомобиле, пахнувшем свежей кожей.

В январе 1998 года популярный еженедельник «Аргументы и факты» опубликовал в подборке необычных историй, когда-либо приключавшихся с читателями или услышанных ими, письмо москвича Ю. В. Земскова.

История, которую он описал, происходила с 5 по 8 марта 1953 года. Ее Земскову рассказал дед, в то время один из руководителей 4-го Управления МГБ СССР.

Как известно, в тот же день, когда умер Сталин, МГБ и МВД были объединены под единым руководством Л. Берии. Такая власть в одних руках не на шутку перепугала очень многих в Кремле, ведь никто в тот момент не знал, что у Берии в голове, на чем он остановится, да и будут ли вообще какие-то границы. И это при том, что главой государства стал Маленков, с которым у Берии были неплохие отношения.

Я не знаю, пишет Земсков, известно ли это, но руководство МГБ прощалось со Сталиным по ночам (с полуночи до пяти утра), так как в дневные часы из-за скопления людей сделать это было невозможно.

И вот, получив специальный пропуск, дед со своей семьей направился к главному входу. Неожиданно их попросили остановиться. Не успели они этому даже удивиться, как мимо в траурный зал быстро прошли Берия, его заместитель Кобулов, жена Берии и еще два-три человека охраны.

На выходе дед столкнулся со своим знакомым, сотрудником МГБ. Они постояли, покурили. Хотя курить можно было только в «предбаннике», пепельницы (в виде ромбов на высоких золотистых ножках) стояли и в коридоре, который вел в зал, где проходило совещание.

Через 2–3 недели под различными предлогами были тихо уволены все сотрудники, которые охраняли Колонный зал в те незабываемые три дня.