— Да, Антонина Григорьевна, но что поделать. Такая у меня теперь работа. Что Вы хотели?

— Майя Алексеевна, я сегодня видела Вашего Сему. Он опоздал на четырнадцать минут!

И смотрит на меня, довольная.

— Вы твердо в этом уверены?

— Да, у меня отмечено в журнале! Я как раз подошла к окну цветы полить, вижу — он идет.

Врет, сука, цветочки она поливала! Неужели забыла, с кем разговаривает? Да ее с утра от окна не оттащишь. Выискивает, кого бы сдать. Ненавижу энтузиастов. Но Сема, черт возьми, я же его предупреждала! Этот балбес по неизвестной науке причине вызывает у меня прямо-таки материнские чувства, хотя мы почти ровесники. Так и хочется прикрыть его от жестокого мира своей не очень широкой грудью. А сейчас мне предстоит сдать его на губу, поскольку нарушение слишком уж серьезно. Согласно новым правилам, конечно.

— Антонина Григорьевна, — делаю последнюю попытку, — а Вы твердо уверены, что это был именно Гунько?

— Ну да! — простодушно восклицает она, — разве Вашего Сему можно с кем-либо спутать?!

Это да. Такой живописный в нашем управлении он один. Программистус вульгарис, подвид классический.

У Антонины мигает лампочка на селекторе. Начальник вызывает. Пользуясь паузой, пытаюсь смыться. Но в коридоре меня нагоняет ее высокий голос.

— Майя Алексеевна, пройдите к Юлиану Витальевичу.

Час от часу не легче. Сегодня день идет строго по выражению "все, что начинается хорошо, заканчивается плохо; все, что начинается плохо, заканчивается еще хуже". Автора не знаю, но работал он явно в похожих условиях. Интуиция сильно меня подвела, разрешив остаться здесь на целых шесть месяцев.

Юлечка хорош, как всегда. Волосы уложены волосок к волоску, китель застегнут на все пуговицы, по кабинету разносится благоухание отдающего лимоном одеколона. Пальчики наманикюрены, пузико втянуто, мужчина хоть куда. Жаль, мне воспитание не позволяет озвучить — куда именно.

— Садитесь, Майя Алексеевна, — проговаривает он, щуря глазки.

Лучше уж присяду. У господина слишком богатая фантазия. Могу на ногах не устоять от какой-нибудь новой идеи. И точно!

— Майя Алексеевна, дисциплина во вверенном мне подразделении СИ, несмотря на все наши старания, не на высоте. Чем Вы это объясните?

— Ну…

Есть у меня кой-какие соображения на этот счет, но делиться ими не собираюсь. Да и цензурные там лишь предлоги.

— Мне тут на глаза попалась любопытная книга, — продолжает шеф, указывая пальцем на толстый том в коричневой суперобложке, — Не читали? История испанской инквизиции Льоренте. Впрочем, Вы ее вряд ли изучали. Автор Инквизицию не любил, да и времена не те, что сейчас, но дело не в этом. Я ее прочитал, Уставы просмотрел и подумал.

Возбудился весь, глазки светятся. Пальчики долбят карандашом о столешницу. Изображаю на лице глубочайшее внимание и готовность к действиям.

— Я Вас слушаю, Юлиан Витальевич.

Он наклоняется ко мне вперед и быстро проговаривает, чуть понизив голос.

— Я уверен, что к содержащимся на гауптвахте должны применяться телесные наказания.

Я сижу, хлопая глазами, и полагаю, что дар речи, возможно, утерян мною безвозвратно.

— А-а-ааа?

— Я полагаю, что эта мера должна подействовать благотворно на коллектив, как никакая другая. Напрямую, конечно, в книге эта идея не высказывается, но ведь и мы сейчас не можем накладывать епитимьи, не так ли? Вот если обдумать хорошенько…

Делаю глубокий вздох. Все, слова пошли, пошли… не удержать.

— Юлиан Витальевич, — спрашиваю очень осторожно, поскольку как еще разговаривать с душевнобольными, — Вы шутите?

Начальник сердится.

— Какие могут быть шутки! Вы должны подготовить соответствующий приказ к завтрашнему утру.

— Юлиан Витальевич, я не думаю, что эта мера… благотворно подействует на дисциплину в управлении. Я уверена, через пару месяцев коллектив сам приспособится к новым условиям, и количество проступков резко…

— О чем Вы, Майя?! Какие два месяца?! Вы думаете, о чем Вы говорите?!

М-да? А что я такого ужасного сказала?

— Так нельзя… это невозможно, — растерянно бормочу я.

— Невозможно?! Чтобы я никогда не слышал от Вас таких слов! Что значит невозможно в устах инквизитора?!

В устах инквизитора это значит: "Пошел на…". Не уточняю. Почему мне так на шефов не везет?

— Невозможно, — говорю, вставая, — значит, невозможно. Значит, этого не будет никогда и ни за что. Я заниматься подобным идиотизмом не собираюсь.

Дальше не сдерживаюсь и начинаю орать так, что вопли должны разлетаться по этажу.

— Вы хоть головой своей подумали, прежде чем мне такое предлагать?! В Вас что, нездоровая тяга к садизму проснулась?! Так сходите на допросы полюбуйтесь!!

Гляжу, шеф позеленел и тоже поднимается. Сейчас прольется чья-то кровь, боюсь, что моя. А тут он как завизжит:

— Да Вы как со мной разговариваете!

Ладно. Я тоже верещать умею.

— Как хочу, так и разговариваю!

— Вон из кабинета, и чтобы завтра приказ был на моем столе!

Вылетаю в приемную. Хлопнуть дверью не удается — не приспособлена, а жаль. Антонина Григорьевна сидит вся такая потерянная, смотрит на меня резко увеличившимися в размерах глазами и молчит. Думаю, может и ей сказать что-нибудь ласковенькое. Для комплекта. Нет, хватит на сегодня.

Иду к сотрудникам. В ОВР только Инна. Заполняет отчет.

— Где Сабировна? — ору с порога.

Коллега испуганно вздрагивает.

— В Аутске.

— Что она там делает?!

— Командировка, Вы же сами…

— Надолго?

— До послезавтра.

— Ладно. Собирайтесь, Инна, мы с Вами тоже уезжаем.

Брякаюсь на стул, набираю номер одной моей знакомой в городке относительно неподалеку. В нашем округе.

— Привет, Оля, — говорю в микрофон, — это Майя Дровник. Да, я очень рада тебя слышать. Оля, я слышала, у Вас ЧП? Оля, срочно, я тебя умоляю, пришли вызов в Управление. Скажи, что тебе жизненно необходимо присутствие ОВР. Я тебя очень прошу! Объясню, когда приеду. Обещаю ни во что не вмешиваться.

Ольга смеется в трубку и обещает все организовать. Полчаса сижу, как на иголках. За это время успеваю объяснить ситуацию Инне. Она тоже в ужасе. Все, пришел вызов. Отправляю его по сети на компьютер начальника, и, не дожидаясь его реакции, покидаю здание. Инна послушно семенит чуть сзади.

Пять часов на поезде и мы на месте.

Сразу обнаруживаем, что помощь наша здесь не нужна, и допускать к расследованию нас не собираются. Ольга поит нас кофе, водит по местным достопримечательностям, но информацию не предоставляет. Но мне же отчет надо писать! После небольшого на нее с моей стороны давления, хмурясь и кусая губы, Ольга рассказывает следующее. Повесился инквизитор. Нормальный, вроде бы человек, и жизнь его была неплохой, не без неприятностей, но у кого не бывает. Фамилия вот только смешная — Мухобоев. Но ничего, живут же люди с разными фамилиями.

А тут, бац, на тебе. В принципе, ничего особо ужасного, из-за чего следовало бы вводить чрезвычайное положение здесь нет, если бы не «но». Инквизитор тот подал документы в Академию. У него, видите ли, способности обнаружились неординарные. Служить-то осталось дней десять. Эксперты говорят, похоже на самоубийство. Подозреваемых нет.

Не нравится мне это дело, ничего мне в нем не нравится. И чего это вдруг кандидаты в Мастера с собой кончать начали? У парня вся жизнь была впереди, столько всего интересного! Заикаюсь Ольге о своем желании оказать им посильную помощь, но здесь она непреклонна. "Пиши, — говорит, — свой отчет, и езжай обратно. Без вас справимся". Ну ладно, я не настаиваю. Отлавливаю Инну и еду в управление, изо всех сил надеясь, что пронесло.

Ан нет. Вернувшись, первым делом обнаруживаю на стенде копию приказа. На гвоздике болтается кипа листов с указанием дисциплинарных проступков и полагающихся за их совершение санкций. На листе согласования — моя фамилия. И подпись. Подпись-то не моя, но какое это сейчас имеет значение?