Она, казалось, не замечала опасности и все высматривала кого-то на противоположном берегу озера…

Неожиданно резко, разрывая захлестнувшее Глеба наваждение, зазвонил телефон.

В трубке прорезался голос Лешки. Он звонил издалека, голос звучал слабо и как-то искаженно. Глеб узнал его не сразу и не тотчас вспомнил, что сам только что разыскивал Лешку.

— Что там у тебя стряслось? Мне из дома позвонили, сказали: я тебе срочно нужен.

Секунду Глеб раздумывал над этой фразой, прежде чем ответить. Он Лешке не дозвонился — это совершенно точно, и никому ничего не передавал. Что, черт побери, происходит?

От этих ли тревожных вопросов или по какой другой причине, он решил ничего ему сейчас не рассказывать. Некая огромная тайна вошла в его жизнь. Тайна, принадлежащая не ему одному. Совершенно точно Глеб знал, что рассказывать о ней он попросту не имеет права, и это знание было еще более странным, чем несостоявшийся телефонный разговор, о котором ему только что напомнили.

Больше того, если он скажет хоть слово о картине, где-то там, на берегу далекого зеленого озера, под низко летящими облаками, может произойти несчастье.

Он не понимал, откуда у него появилась такая уверенность, но она была, и он ничего не мог с этим поделать.

Глеб попытался извиниться, скорее закончить никчемный, скомканный разговор и вновь остаться одному. Но Лешка на этот раз вел себя непривычно настойчиво. Он, видимо, почувствовал по голосу Глеба, что с тем произошло нечто из ряда вон выходящее.

В конце концов Алексей заявил, что немедленно выезжает и будет у него через полчаса, и это тоже было на Лешку совершенно не похоже; они не виделись за последние два месяца ни разу…

Вообще все события с той самой минуты, как Глеб обнаружил тайную сторону картины, ускорились, приобрели какой-то невиданный и непривычный для серой, однообразной жизни инвалида размах. Словно Глеба захватил некий невидимый тайфун и повлек за собой через бесчисленные препятствия, сдирая по дороге все обиды, всю коросту, накопившуюся в его душе за последние годы.

Едва Глеб повесил телефонную трубку, как настойчиво и тревожно затренькал дверной звонок, давно уж покрывшийся пылью от собственного молчания.

И почти сразу вслед за звонком, словно перебивая его, вновь настойчиво зазвонил телефон.

Секунду Глеб раздумывал, следует ли ему сначала открыть дверь, но до нее нужно было еще добираться, и к тому же, раз уж человек поднялся на двенадцатый этаж — никуда он не денется, а трубку на том конце провода могут повесить, и он не узнает чего-то чрезвычайно важного. Бывают моменты, когда интуиция в человеке, будто проснувшись после долгой спячки, освещает все вокруг таким непривычным светом, что меняется даже реакция на окружающие события.

Не обращая внимания на настойчиво дребезжащий дверной звонок, Глеб снял телефонную трубку. Едва он поднес ее к уху, как мелодичный женский голос произнес почему-то шепотом:

— У тебя в руках последняя страница Священной Влесовой книги, ты можешь помочь тем, кто ее написал. До тех пор, пока цела хотя бы одна страница этой книги — остается надежда. Сейчас только ты можешь помочь. Нам и себе. Не открывай дверь, не спеши, каждый твой шаг, каждый поступок имеет теперь совершенно особое значение. Помни об этом.

— Кто это говорит? Какая книга?!

— Она обладает огромной волшебной силой, потому что скрывает в себе душу целого народа. Остальные ее страницы уничтожены, наши общие враги попытаются уничтожить и эту, не отдавай им ее, защити! Теперь ты страж книги.

— Но почему я?! Что я могу? Я инвалид, прикованный к коляске!

— Постарайся понять язык книги…

Голос прервался, но ни на одну секунду Глеб не подумал о том, что это может быть розыгрыш. Все стало серьезно — слишком серьезно, — в том числе предупреждение таинственной незнакомки.

Заливисто, не переставая, надрывался звонок на двери, и кто-то уже нагло барабанил в нее кулаком. Глеб затравленно огляделся. Диван с неубранной постелью… Нет, это не годится, сюда они сунутся прежде всего. В маленькой полупустой комнате не было никаких тайников.

Окно! Сейчас это единственное, что он успеет сделать. Там внизу, под подоконником, есть небольшая полка с ящиком, зимой заменяющая холодильник. Снизу она мало заметна, и, если он успеет спрятать туда картину…

Слишком больших усилий потребовала эта задача от его искалеченного тела. Слишком медленно продвигалась работа. И все же он успел скрыть следы, прежде чем они взялись за дверь по-настоящему. Он так и не успел ее открыть.

Вошли двое в широких плащах, в цветных штанах и кепочках. Морды наглые и какие-то отрешенные. Глеба они обошли с обеих сторон. Обтекли, как вода, словно его не существовало, и сразу же направились в комнату. Он едва успевал за ними на своей коляске.

— Здесь что было? — спросил один из визитеров, указывая корявым пальцем на светлое пятно обоев в том месте, где висела картина.

— Кто вы такие?

— ФИСКА. Слышал про такую организацию? Вопросы будем задавать мы. Я спросил, что здесь висело?

— Картина висела.

— Где она?

— Продал я ее. Месяц назад продал. Деньги кончились, и продал. На пенсию не больно проживешь. Жалко, конечно… Хорошая была картина, от отца досталась.

— Кому продал?

— Откуда я знаю, кому! На Арбат поехал и продал! Какой-то иностранец, наверно, хорошую цену дал.

— Ты что нам лазаря поешь! Как это ты до Арбата на своей коляске добрался?

— Такси подвезло. А до лифта я сам, родственников у меня нет, все самому приходится делать…

Он врал вдохновенно и почти тоскливо — как полагается врать несчастному инвалиду, но все равно они, конечно, ему не поверили и перевернули вверх дном всю его комнату. Они делали это сосредоточенно, молча, и по их деловитости, по угрюмому молчанию Глеб понял, что спорить бесполезно. Бесполезно доказывать какие-то права или требовать ордер на обыск.

Никогда еще он так остро не ощущал свою полную беспомощность перед лицом безликой бюрократической машины, неожиданно обрушившейся на него вместе с ворохом остальных событий.

Глебу хотелось только одного: чтобы они не нашли картины и скорее ушли. Ему необходимо было остаться одному, обдумать все происшедшее, попытаться разобраться, если можно было в этом разобраться с помощью нормальной человеческой логики.

В конце концов ему все-таки повезло. Они ушли, ничего не найдя, пообещав еще вернуться и посоветовав Глебу хорошенько все вспомнить, прежде чем придется объяснять высокому начальству, куда делась картина, составляющая часть народного достояния.

Потянулись долгие непереносимые часы, в течение которых он не знал, что ему делать, на что решиться и что теперь будет со всей его серенькой жизнью, со своим, ставшим привычным распорядком, со своими маленькими животными радостями и тепленьким уютом крошечного изолированного мирка его комнаты. Каждую минуту он ждал, что скрипнет сломанная дверь и агенты ФИСКА появятся снова.

Еще два раза звонил Алексей и чужим, ненатуральным голосом жаловался, что никак не может до него добраться, выспрашивал о том, что происходит. Глеб отвечал, что ничего не происходит… Совсем ничего не происходит.

Наконец этот тревожный день закончился.

Было уже далеко за полночь, когда Глеб вновь решился достать икону.

За эти часы картина как будто слегка уменьшилась, словно почувствовала его желание сделать ее незаметнее.

Была и еще одна новость. На берегу нарисованного озера тоже наступил вечер. Исчезла девушка, исчез Георгий и змей, только ветер гнал по стылой воде высокую волну. Глеб невольно почувствовал его холодное дыхание, хотя руки явственно ощущали идущее от самой картины тепло.

«Постарайся понять язык книги». Хотел бы он знать, как это сделать. Он ведь не кончал университетов по древней письменности…

Глеб перевернул картину, достал лупу и стал внимательно изучать врезанные в доску письмена.

В Афгане у него был друг, шифровальщик из штаба полка. Он мог часами с увлечением рассказывать о неожиданных законах, управлявших фонетикой слов. Кое-что запомнилось из его восторженных объяснений.