— Ты извини, друг, нет, — Леха сконфузился, показывая, как он огорчен.

— Чего нет? Водяры нет? — Лаборант начинает сползать со стула. За всю свою непомерно тягучую жизнь он не помнит такой ужасной трагедии.

— Я забыл, какая у нее квартира.

— У кого?

— Ну, у тети Маши, которая продает.

— Двухкомнатная.

— По мне хоть пятикомнатная. Я номера квартиры не помню!

Начинается самое тугое. Квартиру Лаборант знает, с за-крытыми глазами покажет, поднимаешься на этаж, слева раздолбанная дверь с прищепкой вместо кнопки звонка. А вот номер… Никогда не запоминал. И этаж. Какой же у нее этаж?

Путанные объяснения еще больше запутывают вконец перепутанного Леху, который даже на мгновенно поту-певшей роже изобразил полное идиотское непонимание таких простых объяснялок, типа: "ну, эта, поднимаешься наверх, там на стене Косой слово, ну, матерное, про член, гвоздем, одна буква недописана, не успел, сосед вышел к мусоропроводу, это ее этаж".

— Может, сам сходишь? — наивно предлагает он и сует в карман Лаборанта смятую бумажку.

В таких делах дважды просить бесполезно, и одного раза за глаза, особенно когда в карман уже положено то, что положено. Эквивалентно литру самопала, практически на одного, можно даже на месте, у дверей тети Маши по-лечиться, никто не спросит, никто не осудит.

Лаборант вернулся быстро, растерянный и злой. Перед Лехой злость свою засунул в… и стоял, растерянно рас-сматривая мятый листок отрывного календаря.

— Ты… это… я думал деньги… протягиваю… а она… это… вали, говорит, отсюда.

— О, ё моё! — всплеснул длинными граблями Студент. — Я ж тебе не ту бумажку всучил! Ладно, давай, я сам сбегаю. Какая квартира, посмотрел?

Ну, конечно! Посмотрел. Жди да радуйся! Только на номера квартир ему смотреть было, только о завтрашнем думать! Боже, как горит душа. Теперь уже всерьез. Из ушей дым, из глаз искры.

— М-м-м, — застонал, падая на колени. — Я сейчас кон-чусь.

— Прямо здесь?

— Нет! Отползу к стенке! — срывается на истошный хрип, все, что осталось по силам.

— Так что, пить не будешь?

— Ты сходишь или нет? — зарычал, вставая на четверень-ки и снизу, с грязного пола, сверкнул блестючими глазами.

"Зверь! — восторженно смотрел на чудище Леха. — Я пробудил в нем зверя. Это мастер-класс. Прокачать такого спеца за… — глянул на часы, чтобы зафиксировать время, отчет любит точные цифры. — А мне говорили — хоть год его паси, но сделай! Год! Да я любого за одну трудовым кодексом установленную смену наизнанку! Давай! Серия номер два. Укрощение!"

Бережно склонился над пускающим струйки слюны Ла-борантом, помог подняться.

— Сходить, говоришь? — в ответ слезливые глаза и мел-кое кивание с промаргиванием. — А чего ходить? — успоко-ил друга. — У меня еще одна со вчерашнего дня осталась. Налить?

НАЧАЛО ПЫТКИ

С этой секунды весь разговор полагалось фиксировать в режиме аудио и видео непрерывного контроля. Во-первых для того, чтобы центр обработал и книгу выпустил, в каче-стве учебника для всех других секретных агентов, которые будут восторгаться подвигом старшего коллеги и смело и беззаветно идти по им проторенной дороге. Во-вторых, в качестве алиби. Мол, никакого насилия не было, чисто добровольное признание, которое должно зачесться при назначении наказания, это если застукают, и премирова-ния, если сухим из воды.

— Ты сможешь со связанными руками стакан опроки-нуть? Четко, с интонациями и паузами спросил Леха. Эта фраза условная.

Составляя психологический портрет Лаборанта, учли все: его общий образовательный уровень; службу в армии в стройбате командиром кувалды и костыля; работу люко-вым и дверовым на коксовой батарее номер семь-бис и об-разовавшуюся на вредной работе склонность картофелеоб-разного носа тянуться к редким запахам; жену, бросившую его прямо на улице, когда он перепил в гостях и не смог идти своими ногами, а ей пришлось выбирать — кого бро-сать со своих обессилевших рук? — уснувшую пятилетнюю дочь или это свиноподобное создание; наконец, количест-во ступеней, на которые успел опуститься, и которые еще предстояло преодолеть.

С условной фразы во всех агентурных разработках на-чинается самое главное. В данном случае начинается про-цесс потрошения, экстренного потрошения, когда у клиен-та, намертво припертого к стенке тобою же подготовлен-ными шагами, наиболее ослаблена функция противостоя-ния; когда он готов к любому встречному шагу, потому как на первом месте для него сейчас узкокорыстная цель, ко-торую ты сумел поставить во главу угла и сейчас начнешь выдвигать к самому его носу, обостришь и голыми руками его, голыми руками!

— Со связанными? Могу! — согласный на все Лаборант, ни секунды не медля, выставляет вперед обе руки. Глаза ни на долю градуса не отклоняются от единожды взятого курса на пузырь.

Минута и руки связаны за спинкой стула. Для уверен-ности и чистоты эксперимента и ноги к ножкам приторо-чены. Наполненный стакан на середине стола. Дотянуться до него никак невозможно, даже если стул вплотную, даже если брюхом на стол лечь.

— Чё ты деешь? Подвинь! — враз протрезвевшие глаза готовы вывалиться на столешницу и покатиться к желан-ному стакану.

— Айн момент, как говорят пьяные греки, — потрошение началось. — Ты выпьешь этот стакан, дорогой, обязательно выпьешь, только позволь мне сначала спросить тебя.

— Валяй скорее, — умоляет Лаборант.

— Не доводилось ли тебе слышать про чудо таблетки, которые вроде как есть, а вроде как и нет их?

— Не приходилось. Все? Я ответил? Давай!

— Сдается мне, что неправильно ты ответил, не искрен-не. За это я тебя ополовиню.

— Как ополовинишь? — глаза со стола сползают к про-межности.

— А вот так! — половину водки из стакана Леха, картинно приподняв руку, вылил в принесенное помойное ведро. — Хорошо прошла, родимая!

— Ты… ненормальный?

— Повторить вопрос про таблетки? Или еще ополови-нить?

— Чума на тебя! Не знаю я никаких таблеток.

— Тебе сколько лет?

— Тридцать восемь.

— Молодо выглядишь. Я бы, встретив тебя на улице, больше пятидесяти восьми не дал. Что тебя так красит? Водка или таблетки? — и снова стакан занесен над ведром.

Лаборант зажмурился.

— Уходишь от действительности? Ну-ну! Старо, товарищ молчаливый партизан, как мир старо. Ну, закрыл ты глаза, а уши твои разве не слышат? Да и заткнешь ты их, твое сердце каждую каплю, пролитую мимо, сейчас ощущает. Не спрячешься, не скроешься, — пропел Леха. Но лучше бы он просто покашлял, больше на песню походило бы.

— Фашист! — набравшись смелости, плюнул себе на шта-нину Лаборант.

— Согласен. Начнем сначала? — Леха наполнил до краев стакан. В бутылке осталось меньше четверти. — Вы не про-тив, уважаемый, если я повторю вопрос? Может, у вас по-английски спросить, или по-чукчятски?

Крепки русские люди, это еще гитлеровцы в войну выясни-ли. Как ни выпытывали они у наших военные секреты, ничего наши им не говорили. И то, откуда простым русским про секре-ты знать, когда за спиной едва три класса? А у некоторых и больше, так что из того? Да военных секретов в прошлую вой-ну даже сам Верховный Главнокомандующий не знал. Это по-том, когда войну выиграли, придумали и про военные хитро-сти, и про военные секреты. Чтобы значимость свою повысить, чтобы все думали — не просто так победили, не просто положи-ли тридцать миллионов под ноги и по их трупам в Берлин во-шли.

Лаборант, конечно, что-то знает, вон как глазками бегает, в провонявшем спиртом мозгу чегой-то шевелится, решает, стоит ли на компромисс идти, сдаться или обождать. Лучше бы обо-ждать маненько, но чревато. В бутылке аккурат стакан остался. А ну как и его недрогнущей рукой? Не выдержит душа, сгорит, тогда секрет никому на фиг не нужен будет, за него хоть море водки дай, ему, Лаборанту, уже до фени.

— Не желаете ли взглянуть, мусье? — делает шаг навстречу добрый Леха.