В комнате был наведен прежний порядок: стол отодвинут на свое место, лишние табуреты убраны. Костя занимался посудой на кухне.

Павлик остановился посреди комнаты, сознательно удерживая себя в том не по-хорошему взвинченном состоянии, которое охватило его в мансарде, перед приходом Вики.

Осторожно приоткрыв дверь, он вышел в коридор. Снял кроличью шапку и заново внимательно осмотрел ее. Через дыру на макушке почти свободно проходила ладонь. Павлик стоял в коридоре, уставившись на эту великолепную прореху, пока не озяб.

Костя мыл посуду: в большой алюминиевой миске перед ним отмокала грязная, в другой, чуть поменьше, должна была, по замыслу, купаться чистая.

Услышав движение за спиной, он оглянулся, виновато спросил:

– Голодным ты остался, Павка? – Павлик вместо ответа протянул ему шапку. – Ого! – Костя присвистнул, ковырнув мокрым пальцем прореху. – Где это ты умудрился?

– Я не умудрялся… – возразил Павлик.

– Ну, налетел!

– И не налетал… – продолжая держать перед собой шапку, сказал Павлик.

Костя поглядел на него, потом на шапку, опять на него, и снова, уже внимательнее, на шапку. Улыбка постепенно сошла с его лица. Приткнув на угол плиты мокрую тряпку, он схватил полотенце, скомкал его, чтобы высушить ладони, и осторожно, как берут хрупкие вещи, перенял у Павлика его головной убор. Нахмурился.

– Ты чего это, Павка, а?

– Я ничего… – тихо сказал Павлик.

– А что ты думаешь?.. – Он положил шапку на табурет перед собой.

– Я, Костя, нигде не налетал… – повторил Павлик.

Наверное, Костя ждал, чтобы Павлик опроверг его догадку. Хотя уйти от нее было невозможно.

– Нет, старик, здесь что-то не так… – испуганно проговорил он.

Тогда Павлик напомнил сам:

– Но ведь мы слышали выстрел?..

Костя выглянул из-за ширмочки на лестницу, что вела в мансарду, хотел пригладить, но только еще больше перепутал обеими руками волосы.

– Об этом я, Павка, все время думаю! Но только… Зачем ему в тебя стрелять? – Павлик пожал плечами. – Нет-нет! – сам себе возразил Костя. – Я думал, в крайнем случае, он шуганул в воздух. Попугать!

Павлик невольно вздохнул. Помедлил.

– А это он стрелял, а?..

– Почему ты спрашиваешь? – насторожился Костя.

– Со двора это было?..

– Ну, ясно! Прямо за спиной у меня. Как над ухом!.. – Костя недоумевающе хмыкнул. И переспросил: – А почему ты сомневаешься?

– Я не разобрал… Ну, испугался тогда, – признался Павлик.

Костя снова взял шапку и долго, безрезультатно исследовал ее. После чего повторил, убеждая, скорее, себя, чем Павлика:

– Нет… Зачем ему в тебя стрелять?

– Может, не разглядел? – спросил Павлик. – Вы же у забора были, вас не видно… А я на огороде…

Костя сел на табурет и уставился в стенку перед собой. На лбу его впервые прорезалась между бровей вертикальная складка. Павлику стало почему-то жалко его. Он переживал сейчас и за него, Павлика, и за Аню… А вдобавок и с Викой все теперь оказалось не так просто, как это представлялось накануне.

Костя словно бы разгадал его мысли. Ободряюще улыбнулся: мол, не вешай коса!.. Павлик взял с его колен шапку. А Костя еще раз повторил:

– Нет… Нет, Павка! У меня это не умещается. Чтобы взять и вот так – в человека… шарахнуть! В тебя, значит. Или в меня.

Павлик переступил с ноги на ногу.

– Ты меня отпустишь, а?..

Костя понял его, глянул вверх, где сейчас была Вика.

– Я, Павка, вызволю тебя, как штык! Ну, немножко ты, конечно, побудь. Поиграешь там или что… – Между бровей его снова обозначилась резкая складка. – И вот еще что. Ты не выдумывай себе ничего. Не может быть, чтобы с Аней… – Костя запнулся. – Лучше скажи, о чем вы толкуете с ней, когда вдвоем?.. – И сам спохватился. – Ах, это вы про инков… Нет, с Викой насчет инков не пройдет…

Павлик зря сказал, что плохо играет в карты, что Татьяна Владимировна, в основном, гадала на них.

Вика обрадовалась, потребовала учить ее. Перешли в нижнюю комнату, так как наверху было тесно. Вика забралась на кушетку, а Павлик и Костя расположились против нее на табуретах.

– Это дорога, я знаю, – сказала Вика, показывая крестовую шестерку. – А это? – Она показала червовую.

– Это тоже дорога, – ответил Костя. – Только червовая.

– А что это значит?

– Это значит, она не такая нудная, – объяснил Костя. – Ну, покороче и повеселей. Дорога дороге ведь рознь!

Вика посмотрела на Павлика. Тот машинально кивнул, подтверждая вольное Костино толкование, тем более, что другого он сам не знал.

Тут Вике попался на глаза пиковый король, которому Павлик пририсовал однажды боевую солдатскую амуницию: гранаты, винтовку, и два случайных штриха на лице сделали его чем-то похожим на Викиного квартиранта, ее будущего отчима.

– Ой! Дядька Андрей! – радостно воскликнула Вика. – Кто это ему подрисовал?!

– А почему он баптист? – неожиданно для себя спросил Павлик.

– Какой баптист? – удивилась Вика. – А, это Костя придумал! – Она пригляделась к пиковому королю. – Потому что он засядет у себя в комнате… Каждый вечер! Есть у него портфельчик такой, достанет его… Пошелестит чем-то и бормочет, бормочет… Все равно, что молится! Я раз вбежала случайно, думала, его нет, так он чуть не стукнул меня!

– А почему он не работает? – спросил Костя.

Вика посмотрела на него и чему-то улыбнулась.

– Работает он. Или числится! В какой-то охране, ночью. То его нет неделю, то месяц никуда не ходит. И что в нем мама нашла? Хоз-зяин! Уж лучше бульдога купить… Правда? – спросила она Павлика, который понял из ее речи только то, что баптисты молятся…

– Лучшую комнату ему! И чтобы я его еще слушалась! Домой – в семь часов! В кино – только по воскресеньям!..

Павлику все это было неинтересно. Да и Косте, наверное, тоже. Вика в конце концов заметила это.

– Ладно. Давайте погадаем.

Закусив кончик языка и чему-то улыбаясь про себя, она разбросала карты… Павлику выпали бубновый интерес и пиковая дорога.

Он вышел к Жужлице и спустился на лед, откуда можно было увидеть горку. Люди, кучками, по-прежнему толклись на склоне ее, и даже санки оставались как будто на том же месте, возле полыньи.

Одной из тропинок, что выходила на правую сторону Буерачной, Павлик пересек Жужлицу и взобрался на противоположный берег.

В доме Ани продолжали бесполезно светиться лампочки, и растерзанно открытая калитка, сразу будто покосившаяся на больших кованых петлях, слабо скрипнула отчего-то, когда Павлик проходил мимо.

У крыльца, как и на горке, толклись женщины. На Павлика они не обратили внимания, когда он поднялся на крыльцо и, приоткрыв слабо захлопнутую дверь, вошел в дом. Остановился на пороге.

Анина мать, в той же телогрейке, какая была на ней утром, лежала поверх одеяла на кровати, в беспорядке подмяв под себя шаль, и длинные волосы ее, разметавшиеся по белым подушкам, были мокрые. Две женщины мочили в тазике полотенца и прикладывали их по очереди к ее груди под разорванной кофточкой, ко лбу.

За столом, в стороне от них, вытянув перед собой руки, недвижно сидел какой-то мужчина, тупо уставившись воспаленными глазами то ли на Анину мать, то ли на коврик на стене рядом с ней. Павлик понял, что здесь он пока не нужен. И когда мужчина обратил на него свои красные, немножко расширенные, как у безумного, глаза, он вышел.

Что этот мужчина за столом Анин отец, догадаться было нетрудно. Хотя Аня всего раз говорила о нем, что с ними он не живет, но тоже работает на стройке, каменщиком…

Павлик пересек Жужлицу в обратном направлении и тропинкой вдоль реки вышел на горку. Он ошибся: люди хоть и толклись обособленными кучками, но прежних разговоров не было, так как внимание всех привлекали двое – огромного роста милиционер, широкоплечий, краснолицый, с белыми ремнями поверх шинели, и гражданский рядом с ним. А санок возле полыньи уже не было.