– Значит, быстро бегает! – нетерпеливо ответил Павлик. – Бегать он умеет, везде успевал… А Кузьмич в машине валялся, пока он с баптистом…

Наконец ему разрешено было оглянуться.

– Все у меня нормально, Павлик?..

– Все… – сказал он, убежденный, что она сама это прекрасно знает. Костя принес и как-то неловко подал ему кроличью шапку.

– Надень… Эта теплее. Вика тебе зашила…

Павлику некогда было спросить, как ему удалось заставить ее. Впрочем, от Вики не знаешь, что ожидать.

– Идемте, опоздаем! – повторил он…

Вышли из дому и быстрым шагом двинулись к автобусной остановке тем же путем, каким добирался утром Костя. Он же и нес хозяйственную сумку с уложенными в нее инкассаторскими мешками.

Пока шли садами, потом через лес, по мосткам через Жужлицу, – молчали.

В небе то там, то здесь проглядывала синева, земля оттаяла, вот-вот готово было выглянуть солнце, и Павлик мог даже не надевать кроличьей шапки.

Баптиста – сразу было решено – пока не трогать: баптист никуда не денется, будет ждать. Но когда подходили к автобусной остановке, Костя с откровенным сожалением проговорил:

– Родственничка твоего, Вика, значит, только за облигации прихватят, что они спекулировали с Николашкой да Фаинкой этой…

И Павлик убавил шаг.

– Нет, Костя… Не только. Я все время думал… Не мог никак сообразить. Его еще за то, что курильщика этого, Илькиного брата, он убил, а не Кузьмич…

Вика вовсе остановилась. Испуганная, она делалась еще красивее, потому что выглядела очень беспомощной, а широко открытые, большущие глаза казались черными на бледном лице.

– Ведь тому, Илькиному брату, Николашка сказал: выйди ровно в одиннадцать… А потом требовал, чтобы баптист «минута в минуту»… А баптист боялся, отказывался… Тогда он припугнул его. И я же видел, как он нес Кузьмича: тихо-тихо, чтобы ни звука! И посадил прямо против калитки. Может, сам и ружье зарядил. И быстро ушел, чтобы люди его видели на том берегу. И я ушел, не догадался… А баптист вышел минута в минуту и нажал курок. Это они убили! У того ж пистолет! И можно было Аню… И все бандитские дела сразу на него свалить. А у них остаются деньги. И все шито-крыто! Кузьмич сам ничего не мог, я видел! Он шевельнуться не мог!

– Так ему и надо! – неожиданно сказала Вика. И в ответ на удивленный взгляд Павлика пояснила: – Дядьке Андрею! Я же знала, что он зверь!

С автобуса пересели на трамвай. И вышли в квартале от больницы.

Было уже около половины первого. А требовалось еще – хотел бы этого Павлик или не хотел – зайти в милицию…

От сознания, что его, Павлика, дело переходит в чужие руки, вдруг подступило какое-то безразличие: вернулась на время приглушенная слабость.

Поддаваться этому Павлик не имел права. Даже испугался: он обязан выдержать все до конца, как надумал, иначе ему всю жизнь будет казаться, что он сдался…

У ворот отделения милиции прогуливался в одиночестве молодой, с красными погонами милиционер.

Уже хотел обратиться к нему, когда сзади кто-то спросил:

– Куда вы, ребята?..

Они обернулись на голос.

– Не надо, – сказал мужчина в темной кожанке – черноволосый, с тоненькими ниточками усов.

Костя и Павлик заметили, что молодой милиционер отдал ему честь.

– Пойдемте в больницу, куда вы собирались… А это я помогу нести. – Он перенял у Кости хозяйственную сумку.

Тем временем со стороны трамвайной остановки подошел уже знакомый Павлику следователь. Или кто он там был – этот, в сером пальто, что появлялся у Жужлицы, потом на кладбище…

– Здравствуй, – сказал Павлику.

– Здравствуйте… – не очень приветливо ответил Павлик.

А Костя поглядывал то на одного, то на другого из подошедших. Где-то сегодня они с Павликом уже натыкались на черного, с усиками: либо в районе Буерачной, когда наблюдали за баптистом, либо около сберкассы…

– Вы что, следили за нами? – в том Павлику, сердито спросил Костя.

– Зачем? – удивился тот, что постарше, в сером пальто. – Просто сопровождали иногда! – Он показал на сумку в руках черноволосого. – С таким грузом не безопасно…

– Особенно девушке! – добавил тот, чему-то широко улыбаясь. И поглядел сначала на Вику, потом на своего напарника. – Ее теперь уже три милиции разыскивают!

– А что меня разыскивать! – фыркнула Вика, передернув плечами.

– Ничего, – сказал в сером пальто. – Такую глазастую стоит поискать… – И обратился к Павлику: – Идемте. Какие у вас планы?..

– Планы: ждать… – уже на ходу сказал Павлик.

Они прошли в тот самый больничный коридор, или холл, что был направо от входа с улицы, и о котором Павлик говорил Николашке. Присели в кресла за двумя столиками.

– Во сколько он обещал прийти? – спросил следователь.

– Я говорил: в час…

Черноволосый, с тоненькими усиками встал и постучал в дверь, через которую время от времени, тяжело щелкая замком, пробегали в обоих направлениях медсестры, врачи. Когда ему открыли, показал какую то книжечку и вошел.

Потом вернулся и сел рядом с Викой.

Следователь в сером пальто снял с руки и положил на стол часы, чтобы Павлику было видно.

Дверь с улицы хлопнула ровно в час.

Николашка, быстрый, озабоченный, влетел в коридор и прежде всего увидел Павлика. Удивленный, приостановился, хотел что-то сказать. Но глянул на остальных и автоматически шагнул дальше, к двери, из которой в этот момент выглянула медсестра.

– Мне нужно… Вернее, меня просили… – бодро начал он. Но сестра только взглянула на черноволосого с усиками и тут же скрылась.

– Вот!.. – беспомощно развел руками Николашка, отступая к Павлику и мимоходом скользнув по лицам остальных.

А щелкающая замками дверь опять распахнулась. И в коридор вышел заметно растерянный, ничего не понимающий Матвеич.

Насторожился, увидев Николашку.

О человеке, оказывается, можно все сказать по его лицу… Но, к сожалению, только тогда, когда уже знаешь человека. А раньше казались простодушными, даже чудаковатыми и эти бегающие, в красных прожилках глаза Матвеича под седыми бровями, и эти запорожские усы, и эта его манера втягивать голову в плечи…

Многое хотел ему сказать Павлик. Но шагнул навстречу и, глядя снизу вверх, негромко, потому что душили слезы, спросил:

– Ты, Гурзик, зачем Аню убил?

А того, жестокого, злого, уничтожающего, что хотел сказать, не сумел, не получилось…

И уже не слышал, как щелкали наручники…

Потом он еще отвечал на какие-то вопросы, двигался, что-то делал. Кажется, ужинал вместе с Костей и Викой…

А на следующий день не мог встать.

Сознание Павлика будто выплывало из мрака, натужно, медленно продираясь сквозь податливую, серую вязкость. И наконец, вдруг ярко заблестел перед глазами свет, что лился в комнату через окна, ставни которых были распахнуты настежь.

Где он – сообразил не сразу. Утро теперь или вечер, и сколько времени утекло: может, часов, а может, суток, – не имел представления.

Потом он увидел над собой Костю и Вику. Попытался улыбнуться им.

– Живой, старик?! Живой! – обрадовался Костя. И в голове Павлика шевельнулась вялая мысль, что Вика собралась куда-то… А что она побывала дома, переоделась в белое платье, не заметил.

И Вика тоже склонилась над ним. Так что ее светлые волосы и темные, Костины, оказались рядом.

– Заболел, Павлик?! Мы утром думали, спишь!..

Он снова попытался улыбнуться им.

А Вика почему-то смотрела сквозь слезы и быстро-быстро говорила, перескакивая с одного на другое, как будто все это было самым главным:

– Ты позавтракаешь?! Может, тебе лучше станет! Я мяса принесла, мяса нажарим! У меня мама приехала! Я дома книжку нашла, тут все есть: как котлеты делать, все!.. – И провела по глазам ладошкой.