— Это бай Гроздан, — кивнул он в сторону председателя и добродушно усмехнулся ему. — Председатель кооперативного хозяйства, наш отец-кормилец. Человек очень славный, а его сосед, что сидит насупившись, будто целый мешок зеленых яблок съел, — это известный горный инженер Кузман Христофоров. Он много пьет и столько же молчит. Загадочный экземпляр. Теперь прошу обратить внимание! — Он показал головой на капитана. — С их милостью не советую меряться силами на поприще любви. Смахнет, как букашку. У него немало талантов; кроме всею прочего, он артиллерист. Окончил академию, и, если его раньше времени не погубит какая-нибудь Станка, он непременно дослужится до генерала. Простите меня за откровенность, капитан, но я вас очень люблю! Ваше здоровье!

— А почему вы забыли этого молодого человека? — спросил Аввакум.

Речь шла обо мне. Я покраснел.

— Вот этого? — Боян Ичеренский пожал плечами и снисходительно усмехнулся. Потом пояснил: — Он весь на виду, судите сами, что он собой представляет. О нем я ничего не могу сказать, — и выпил залпом вино.

Аввакум тоже осушил свою рюмку. Я вздрогнул и потупился.

— Этот молодой человек (господи, он не больше чем лет на пять старше меня, а я для него «молодой человек»!)… этот молодой человек, — начал Аввакум, глядя в окно, как будто я не сидел прямо против него, а находился где-то на улице, — душой поэт, а занимается ветеринарией. Он, вероятно, ветеринарный врач. Притом я готов биться об заклад, несмотря на поэтические наклонности, он хорошо знает свое дело. И, как мне кажется (тут Аввакум тихонько вздохнул), он влюблен, и к тому же несчастливо. Впрочем, в том, что человек влюблен, нет ничего плохого. Хорошо быть влюбленным, даже если девушка не отвечает взаимностью.

Я чувствовал себя так неловко, мне было так стыдно, что я готов был сквозь землю провалиться. А капитан Матей Калудиев захохотал, и притом так нагло, — я же точно знал, что доктор Начева вовсе не приглашала его к себе, он сам за нею волочился.

Боян Ичеренский молчал и удивленно смотрел на нашего нового знакомого.

— Когда же вы успели так подробно изучить его биографию? — полюбопытствовал он.

То, что я оказался предметом общего разговора, меня, разумеется, задело, и не знаю почему, мне стало вдруг неприятно и тоскливо.

Ничего я не изучал, — сказал Аввакум. — Я приехал прямо из Смоляна и вот сейчас впервые ступил на момчиловскую землю. Если я что-то правильно подметил в этом молодом человеке, то этим я обязан прежде всего своему чутью реставратора. Вы должны знать, что я археолог и в то же время реставратор. Я занимаюсь реставрацией всевозможных старинных вазочек, горшочков и других бытовых вещей, которые мы находим в земле уже разбитыми на десятки кусочков. В Софийском археологическом музее имеется двенадцать древних глиняных сосудов, восстановленных моими руками. Это довольно доходное дело, оно хорошо оплачивается, но требует ловкости и очень острой наблюдательности. Прежде всего наблюдательности. Я хочу сказать, что моя профессия научила меня видеть все в мельчайших подробностях. Одна из таких подробностей — глаза этого молодого человека. Реставратор сразу подметит, что они очень чисты и мечтательны. Другая подробность — его лоб: он у него высокий, гладкий. Эти две детали — глаза и лоб — навели меня на мысль, что молодой человек обладает поэтическими наклонностями. А что он занимается ветеринарной практикой, это каждый может определить, стоит только обратить внимание на левый карман его куртки — оттуда выглядывает неврологический молоточек для обследования крупного скота. Товарищ Христофоров не носит с собой такого молоточка — он не занимается ветеринарией. А на основании чего я заключаю. что молодой человек влюблен и что ему не везет в любви? Поглядите на круги у него под глазами — это результат бессонницы. Но по его виду не скажешь, что он ведет разгульную жизнь. Этот молодой человек не спит или спит мало, а почему? Потому что у него на сердце камень. Счастливый влюбленный спит как младенец. У счастливого влюбленного прекрасный аппетит и хороший сон. Верно, товарищ капитан?

Пока он говорил, Марко Крумов поставил перед ним тарелку с яичницей и свежеподжаренной домашней колбасой.

— Вот, приятного аппетита! — обратился к нему бай Гроздан.

— Я на свой аппетит никогда не жалуюсь, — засмеялся Аввакум и, ловко разрезая колбасу, спросил Ичеренского: — Гожусь я в реставраторы, как. по-вашему?

— Что и говорить! — тотчас же согласился геолог и как-то задумчиво усмехнулся.

Аввакум посмотрел на него довольно нахально и сказал:

— Но за каждую реставраторскую работу мне платят деньги. Я не привык тратить время зря и болтать попусту. Вот и вам за то, что я нарисовал, так сказать, духовный портрет товарища ветеринара, придется платить за мой обед.

Ичеренскому стало вдруг весело. Все от души рассмеялись. Только бай Гроздан, председатель, недовольно покачал головой.

Нехорошо, что ты все сводишь к деньгам, — сказал он. — Ученый человек, а только и разговору, что о деньгах!

— Ну, не сердись на меня, товарищ председатель. — дружески улыбнулся ему Аввакум. — Великий Наполеон Бонапарт сказал однажды: «Дайте мне деньги, и мир будет мой!» Я чуть поскромней Наполеона и потому говорю, дайте мне деньги, я хочу оборудовать в своей будущей квартире ванную и ватерклозет. Наш строительный кооператив, в котором я состою пайщиком, отказывается оборудовать в моей квартире ванную с душем и еще один маленький душ более интимного назначения. А я без этих вещей жить не могу.

Все снова расхохотались; даже бай Гроздан усмехнулся. Я тоже заставил себя засмеяться.

Потом Аввакум обратился к Марко Крумову:

— За то, что я тут съел, заплатит сей почтенный муж, — и он указал на Ичеренского. — А теперь налей-ка всем нам вина, и себя не забудь! Тут речь зашла о жилье для Аввакума.

Бай Гроздан, которому археолог, очевидно, не очень понравился, начал хитрить: есть, мол. на селе несколько приличных комнат, но их снимают учителя и геологи. Так что нелегко будет подыскать жилье.

— Он может временно расположиться в моей амбулатории, — сказал я, хотя у меня было достаточно причин не выказывать особой любезности этому человеку.

— Это разумно, — сказал Ичеренский. Аввакум вздохнул.

Я человек очень чувствительный, — заметил он. — Стоит мне увидеть больное животное, как у меня портится настроение. А уж если я узрю шприц с иглой, то впадаю а меланхолию на целую неделю.

— А мне хоть тысячу шприцев покажи — все трын-трава! — усмехнулся Матей Калудиев. И тут же наш весельчак добавил: — Я не имею ничего против, если мы вдвоем будем жить в моей комнате. У меня просторно, южная сторона.

— Прекрасно, — кивнул Аввакум. — У меня слабость к комнатам, обращенным на юг. Два окна моей будущей квартиры расположены с южной стороны. Но я очень плохо сплю, у меня очень обострен слух, и я не выношу храпа. Чуть только услышу, что кто-то захрапел, на меня тут же нападает ипохондрия…

Бай Гроздан нетерпеливо пожал плечами, но смолчал.

— Я не храплю, — неожиданно отозвался Кузман Христофоров Все почему-то вздрогнули и как по команде смолкли. Возобновил разговор Аввакум.

— Большое спасибо за добрые чувства, — сказал он, напряженно всматриваясь в лицо Христофорова. — Я бы с удовольствием поселился вместе с таким замечательным горным инженером. Я всегда уважал горных инженеров. Но ты, дружище, имеешь обыкновение бормотать во сне, верно? Так что весьма сожалею.

— Не стоит! — сказал Кузман и налил себе вина. Снова наступило молчание.

— Ваша милость, как я вижу, любит удобства, — заговорил, пристально вглядываясь в лицо Аввакума, бай Гроздан. — Такая комната есть у Балабаницы: просторная, с тремя окнами, на втором этаже — тишая независимость!

— У Балабаницы? — лукаво взглянул на него Матей Калудиев и подмигнул.

— Эх ты! — нахмурился Ичеренский. Он отщипнул кусочек мякиша и принялся сминать его пальцами.

Бай Гроздан посмотрел в его сторону, и на лице его вдруг появилось выражение, какое бывает у человека, понявшего, сколь непростительную ошибку он допустил. Он хотел было что-то сказать и открыл уже рот, но потом опустил голову и не издал ни звука.