Муратов, заметив это, предупредительно подобрал свои толстые ноги в красных чикчирах.

- Пожалуйста, располагайтесь, не стесняйтесь! - любезно сказал он курьеру.

Лихолетов не мог удержаться от насмешки. Он похлопал Муратова по ляжке и сказал:

- Говядину везем!

Коляска проезжала мимо мастерских с распахнутыми дверьми. Вдали шумел базар. Звенели бубенцами верблюды. Медник на первобытном станке вытачивал самоварный кран. У оружейных лавок толпились люди. Слышался стук молотков из-под сводов темной кузницы. Горны вздыхали на улицах. Обливаясь потом, несмотря на свежую погоду, босоногие мальчишки раздували мехи. Старики сидели у стенки мечети. Их туфли стояли тут же около ковриков и будто грелись на солнце. Двери мечети были раскрыты, и туда вошел почтенный круглый старик, окруженный несколькими людьми. На нем была чалма из легкого индийского шелка. Он остановился у входа в мечеть; обернувшись, он увидал проезжавший экипаж.

- Мулла-Баба! Жив толстый черт! - вскрикнул Сашка.

В эту минуту взгляды всех бывших на площади обратились к ним. В переулке столпились арбы на высоких колесах и преградили экипажу путь. Парикмахер, под навесом около тюбетеечной лавки только что бривший голову ростовщику-персу, тоже замер от удивления с бритвой в руке.

- Сейчас нападут на нас! - шепнул встревоженный Муратов.

- Плевать! - сказал Сашка, ощупывая в кармане шинели гранату.

Кучер крикнул в сторону арб. Кишлачники загалдели в ответ ему. Заскрипели колеса. Одна из арб наехала на перекрестке на нищую старуху. Старуха, упав, завыла. Двое людей приблизились к экипажу. Один из них, киргиз с разрубленной губой, выпятив живот и пошаривая пальцами за поясом, что-то быстро спросил своего спутника. Тот ему ответил глазами и движением головы. Сашка понял, что они переговариваются. Киргиз глядел с нескрываемой злобой, чуть двигались его пухлые, озябшие губы. Он сморщился от отвращения и плюнул вслед экипажу.

Рядом с киргизом стоял человек невысокого роста, не жирный, но и не худощавый, широкоплечий, одетый по-европейски, в сапогах с голенищами и с высокими каблуками; сверху на плечи у него был накинут зимний халат, а голова обернута простой, дешевой чалмой. Нищая бросилась к его ногам. Он дернулся от неожиданности, и кому-то из рядом стоящих упала на плечо распустившаяся чалма этого человека.

Сашка, Лихолетов увидал голый желтый затылок, помятый, точно старый котелок, потертую тюбетейку, раскосые острые глаза, курносое лицо, сизые скулы, круглые, будто вырезанные ножом, ноздри и короткую бороденку. Незнакомец был похож на хищное животное: настолько его взгляд был дик и горяч и в то же время осторожен. Трудно было предугадать, что сейчас скажет этот рот, что сделают эти руки.

Кровь бросилась этому человеку в лицо, загорелись глаза, затылок стал медно-красным. На площади было тихо. Все услыхали, что неизвестный, принимая из рук услужливого соседа свою чалму, сказал с оттенком сожаления:

- Це-це-це…

Дорога освободилась. Экипаж тронулся. Сашка растерялся. О чем жалел неизвестный? О том ли, что распустилась его чалма? Или о том, что экипаж большевиков благополучно выбрался с площади? Муратов сидел мокрый, точно обложенный компрессами.

С площади раздался рев труб восточного оркестра. Сашка спросил курьера:

- Кто это? Вон тот, у кого распустилась чалма?

Курьер таинственно усмехнулся.

- Хамдам! - ответил он и опустил глаза.

Экипаж подъехал к европейскому дому, принадлежавшему кокандскому отделению «Треугольника». Там находился Мамедов.

На стенах кабинета висели большие фотографии в рамах, изображавшие заводы резиновой промышленности общества «Треугольник» в Петербурге.

Мамедов слушал делегатов очень внимательно. Он делал вид, что поражен ночным происшествием.

- Без моего ведома творятся такие дела! - Мустафа медленно развел руками. - Я хочу договориться миром с советской властью.

- Чего же лучше! - весело ответил хитрый Сашка. - Расследование пойдет своим чередом, а переговоры - своим.

- Это так, - небрежно сказал Мамедов. - Но, к сожалению, мы вести переговоры не можем. Вы убили нашего парламентера Мулла-Бабу.

- Кого? Мулла-Бабу?

- Я получил акт о его расстреле. Это противоречит всем международным правилам.

- Виноват! - сказал Сашка и, сняв папаху, притворился изумленным. Какой акт?

- О расстреле.

- Этого не может быть! - храбро соврал Сашка. - Мы ничего не писали. Ваш Мулла был у нас действительно… Ночью… Это было. А сейчас мы видели его на паперти… У главной мечети. Такой же краснорожий, как вчера.

- Позвольте, позвольте…

- Да чего позвольте? Вы справьтесь! Он при всем народе вошел в мечеть.

Мустафа пожал плечами, вызвал адъютанта, заговорил с ним по-татарски. Адъютант, красивый и стройный офицер, затянутый в белую черкеску, тоже пожимал плечами и горячился, доказывая, что в телефонограмме ясно сказано, что Мулла-Баба расстрелян. Но Мустафа требовал, чтобы ему немедленно принесли точную справку.

Пять минут прошло в полном молчании. Муратов сидел в кресле, ничего не понимая, так как ночные события ему не были известны. Наконец появился адъютант и с растерянным видом сообщил: «Совершенно верно, Мулла-Баба жив».

Сашка расхохотался:

- Ну вот, господин министр! Надо прежде смотреть в святцы, а потом уж бухать в колокол.

Мустафу так сразило неожиданное известие, что он не обратил внимания на грубость Сашки. Пожелтев от злости, он стоял и смотрел в потолок, на люстру, точно прислушиваясь к тому, что происходит на втором этаже. Там его товарищам все было известно. А он всегда и все узнает последним, он удивлялся, как дурак… Очевидно, за его спиной эти господа обделывают что-то свое? Что им надо, этим свиньям? Из-за них, только из-за них, все пойдет прахом. Каждый, как на бирже, работает сам за себя, крутит и вертится. Очевидно, они еще намеревались сыграть на этой бумажке, но не успели договориться с Мулла-Бабой, и тот вылез на люди…

«Возможно, что Мулла-Баба плюнул на нас. Он уж давно обвиняет нас в нерешительности. Возможно, что он хочет теперь действовать самостоятельно, а эти идиоты не потрудились переговорить со мной. Столько событий за какие-нибудь полчаса! - подумал Мамедов. - Но кто же тогда сфабриковал эту бумажку? Чанышев? Сам черт ногу сломит в этой каше».

Мамедов сделал любезное лицо и переменил тему разговора.

- Я сам люблю русских, - сказал Мустафа. - Я также за широкую свободу и против монархизма. Но так проводить социальную реформу, господа, как проводите вы, все-таки трудно в этих условиях. Ваше население культурнее нашего. Что годится для вас, не годится для нас.

- Что вы хотите? - перебил его Муратов. Он боялся, как бы Сашка не оборвал Мамедова. - Мы запишем, Запиши, Саша, ихние требования!

Он кивнул Лихолетову. Сашка развалился в мягком кожаном английском кресле. Вынув из штанов огрызок карандаша, он важно записал под диктовку министра:

«Туркестан должен быть автономным, власть в Туркестане должна быть передана в руки временного правительства, то есть правительства Кокандской автономии. Частная собственность на землю, орудия и средства производства остается неприкосновенной. Судопроизводство должно вестись по шариату. Женщины должны оставаться закрытыми».

Муратов воспринял всю эту программу как нечто естественное. Ни одним жестом, ни одним движением глаз не выдал себя. Да вряд ли он и задумывался над тем, что говорил Мамедов. Только два первых пункта как будто поразили его. Взяв из рук Сашки бумагу, он указал на эти пункты Мустафе.

- Этого хотим не мы, а население, - сказал Мамедов, пожав плечами.

- Ах, население! - Муратов улыбнулся.

Скрипнула дверь. Из коридора в кабинет вошел другой член правительства, хлопковый фабрикант Давыдов, и резко спросил Мамедова:

- Кончили?

Мамедов, сморщившись, объяснил ему. Давыдов махнул рукой: