Проснувшись, Денис Макарович вместе с Блиновым и Муратовым вышел на улицу. По обеим сторонам ее тянулись глиняные дувалы, кое-где курчавились бархатные яблони, убранные розовыми гроздьями цветов. Дорога расстилалась, как пыльный половик. Арык заползал в тесные щелки дувалов, во дворы.

Муратов толкался то в одну, то в другую дверь. Никто не отворял. Они пошли в узкий переулок, где человек не может даже развернуть рук в обе стороны - они упрутся в стены. Было рано. Солнце еще не успело побелеть. Муратов, как местный человек, по дыму мог определить, где в доме пекут хлеб. Но напрасно они стучались, кишлак был глух и нем.

Аввакумову очень хотелось принести для Юсупа горячих лепешек. Он думал побаловать больного. Увидев сизые кольца за развалившейся стенкой, Денис Макарович махнул рукой товарищам:

- Погодите, вот здесь как будто народ победнее! Я схожу сам.

Он свернул в сторону. Маленькие серые ящерицы целыми семьями грелись на солнечной стороне переулка. Из-за стены виднелся склеп-мазар, могила святого, с куполом; ветер трепал на шесте бунчук с вплетенными в него, выгоревшими от солнца коротенькими ленточками.

У больших резных ворот сидел босой парень в верблюжьем рваном халате. Это был Сапар, один из любимых джигитов Хамдама. Увидев Аввакумова, он опустил голову, прикрытую черной тюбетейкой, и будто прирос к стенке. Аввакумов прошел мимо, даже не заметив его. Когда Аввакумов остановился, чтобы закурить, Сапар неслышно встал и скрылся за воротами. Все звуки тонули в мягком, толстом слое пыли. Денис Макарович бросил спичку. «После чая, - подумал он, - народ собрать надо. Поговорить». Он только что дотронулся до железного кольца калитки, как сзади него что-то хлопнуло. Он обернулся и упал в пыль, схватившись за лицо. В правой руке он еще держал папиросу.

Блинов и Муратов, услыхав выстрел, кинулись в переулок и увидели Дениса Макаровича, выплевывающего кровь изо рта. Они подхватили его под руки. Он стал кашлять, жадно глотая воздух. Он задыхался и не мог сделать ни одного шага. Муратов побежал к отряду.

- Василий Егорыч, - тихо сказал Денис Макарович Блинову, - я умираю. Эскадрон передаю тебе. Завещан бойцам…

- Брось, брось! - захлебываясь от ужаса, от нежелания слышать эти слова, забормотал Блинов. - Брось, Денис!

Аввакумов сморщился.

- Передай Юсупу… - попробовал он продолжать и еще раз выплюнул всю кровь, скопившуюся у него во рту, и, побледнев, почувствовал, что говорить уже не может. Он знаками попросил опустить его на землю. Он смотрел в небо, и молочная пленка затянула ему глаза.

В переулок ворвался Сашка с криком: «Где он? Где он?» А вслед за Сашкой бежали несколько эскадронцев и Муратов.

У Сашки глаза сделались безумными, и пена облепила ему губы. Он размахивал шашкой и не переставая кричал:

- Где он?

Тут только поняли, что Сашка спрашивал о выстрелившем басмаче. Но никто, ни Блинов, ни Муратов, не могли сказать, откуда раздался выстрел.

Аввакумова положили на принесенную шинель, как на носилки. За концы ее взялись четыре эскадронца. Все тронулись обратно в кишлак, к дому Хамдама. Последним плелся Сашка. Он так и не догадался вложить шашку в ножны. Он рыдал, размазывая по лицу крупные слезы.

- За что? За что сгубили? - все еще выкрикивал он.

Он чувствовал, что его лицо раздергивается вправо - влево, будто занавеска, и что, может быть, это стыдно, но ничего не мог поделать с собой. Ему казалось, что случилось большое, непоправимое несчастье, и в эту минуту он готов был умереть, если бы это помогло Макарычу.

По пути выходили навстречу эскадронцам дехкане. Грустно взглядывали они на посеревшее, точно тряпка, лицо Аввакумова. Некоторые из них тихо покачивали головой и говорили эскадронцам:

- Плохая пуля!

Варя стояла на балконе с тазиком теплой воды. Вымыв лицо Денису Макаровичу, она надела ему чистую рубашку, Юсуп, волоча раненую ногу, упал около деревянной софы, вынесенной из дома. На софу положили Аввакумова.

Он очнулся, кругом него столпились бойцы. Жарковский, чтобы утешить себя, тихо сказал:

- Биологически - это продолжение жизни.

Аввакумов услыхал это, понял, открыл глаза и даже приподнялся. Видно было, что он хочет выжать из себя какое-то слово.

- Ма… ма… ма… - силился он сказать и явно сердился, что язык уже не повинуется ему. Он еще раз попробовал и в отчаянии впился ногтями в ладони, а в глазах у него появилась горечь. Он слегка застонал и откинулся назад.

«Неужели все?» - подумали бойцы. Варя закрыла ему глаза. Эскадрон говорил шепотом.

Никто не произнес слова «смерть». Все нарочно избегали говорить об этом. Из досок сколотили длинный ящик. Муратов привел Дадабая. Старик был бледен, высок и худ, как жердь, правую руку он держал у сердца.

- Ты сказал, что кишлак чистый? - спросил его Блинов.

Дадабай задергался и закрыл глаза руками.

- Не знаешь?

Тогда подскочил Сашка и схватил старика за бороду:

- Зарублю на месте, сука! Отвечай!

- Вон! - крикнул Сашке Блинов.

Эскадронцы оттащили Сашку.

Блинов приказал арестовать Дадабая. Старика втолкнули в тот же сарай, где находились пленники. Эскадронцы сделали это с величайшей неохотой. Им легче было бы сделать другое, но каждый из них боялся оскорбить смерть любимого командира.

Явились узбечки с детьми. Дети принесли душистые букеты. Некоторые из женщин к ногам убитого положили куски старого самаркандского шелка. Эскадронцы сшили из него алое знамя на гроб своему командиру.

Вечером весь отряд, на конях и при оружии, хоронил Дениса Макаровича. Сзади эскадронов шли дехкане. Могила была вырыта неподалеку от места убийства. Когда открытый гроб поставили около сухой и желтой длинной ямы, Блинов встал рядом с ней и, держась одной рукой за ящик, наклонился к покойнику. Голова Аввакумова лежала на охапке весенних нежных цветов. Блинов увидал уже отошедшее от страданий лицо; все черты лица успокоились, кожа потухла, глаза глубоко запали, и губы сжались навеки. И среди этих свидетельств смерти только черные жесткие усы были живыми.

«Что я скажу?» - подумал Блинов, и та рука, которой он держался за ящик, вдруг задрожала. Тогда Блинов еще крепче вцепился в стенку ящика и тихо произнес:

- Денис Макарович, вечный друг! - Блинов почувствовал, что голос его тоже дрожит. Он постарался справиться с этим, но не мог и говорил по-прежнему тихо: - Вот твой отряд прощается с тобой. Вот дехкане, они видят, что мы боролись честно, и они тоже оплакивают тебя. Тут же стоит твой Грошик. Не носить ему другого командира! Прости, может, мы тебя плохо охраняли? Может быть, мы еще не знаем, что такое злоба наших врагов? Ну что ж! Мы всё узнаем. Прощай!

Блинов, нагнувшись к лицу Дениса Макаровича, крепко поцеловал его в губы и, уже отойдя в сторону, ладошкой незаметно вытер слезы.

Юсуп, несмотря на боль, сидел в седле, а не в повозке с ранеными. Все в нем будто застыло. Раньше у него, кроме матери, не было близких, и эта смерть первого близкого человека точно ударила его…

Наклонилось над гробом красное шелковое знамя, и четыре эскадронца на полотенцах стали медленно опускать гроб в могилу, и эскадронцы, как один человек, запели «Вы жертвою пали в борьбе роковой». К могиле коноводы подвели черного Грошика, поводившего ушами, и командиры обнажили клинки. Закатилось лиловое солнце, и пестрые цветы полетели в могилу вместе с комьями серой рассыпающейся глины. Громко заплакали узбечки в синих одеждах, и маленький эскадронный фельдшер низко наклонился к голове своего коня. Сашка скомандовал стрельбу поэскадронно, и эскадронцы сняли с плеча винтовки, и два горниста проиграли на хриплых трубах отбой атаки. Три эскадронца завалили могилу тяжелыми камнями, и знамя покрыло ее, и триста винтовок трижды дали залп. Когда воздух стал тяжелым и горьким от пороха, Юсуп понял, что на всю свою жизнь он выбрал себе дорогу. Трубы пропели поход. Отряд, прощаясь, прошел мимо могилы командира.