— Это мадам Луижа, — так же тихо ответил Йожин. — Она вшегда тут шидит. Ждёт поежда.

— Давно? — зачем-то спросил Ватсон.

— Ш тех пор, как пржоложили ржельшы, — человечек развёл руками.

— И поезд всё не приходит?

— Для неё — неч.

— А куда ходят поезда? — на всякий случай поинтересовался доктор.

— В обе штороны, — вздохнул человечек, пытаясь ещё сильнее натянуть на себя шляпу, — но чашше… — человечек зябко поёжился и не закончил фразу. — И у наш не оштанавливаючша. Я школько лет уже ждешь, а такого не пржипомню, штобы поежд оштановилщя. У наш чихие мешта, миштерж.

— А эта дама… Луиза… как сюда попала? — уточнил доктор.

— Швоим ходом, — человечек скривился. — Бедняжка, ей ошень не повежло в жижни. И потом тоже. Шами виджиче.

— Да уж, — сказал Ватсон, чтобы хоть что-то сказать.

В небе дрогнуло, по низким тучам пробежала волна — как будто кто-то сверху кинул камень в пруд.

Мистер Йожин озабоченно зацокал языком.

— Ш-ш-ш… Надо поторжапливашщя, — сказал он. — Я шморжю, гошпода иж жамка жа вами пришлали экипаж, — человечек впервые посмотрел на доктора с толикой уважения.

Ватсон повернул голову, ожидая увидеть что угодно — хоть золотую карету, запряжённую грифонами. Однако возле чёрного дерева стояла самая обычная повозка с тентом. Возницы не было, лошади тоже.

— Шадичешь. Она ваш шама довежёт куда нужно, — разъяснил человечек.

— И на том спасибо, — вздохнул Ватсон. Потом, в порыве чувства, колеблющегося между великодушием и предусмотрительностью, достал из кармана несколько шиллингов и протянул их своему проводнику. Мистер Йожин пробормотал нечто вроде благодарности.

Через несколько минут доктор кое-как устроился на узкой доске, выполнявшей роль сиденья. Полы дождевика он спустил вперёд, трость пристроил вертикально. Невольно подумал, что со стороны он сейчас выглядит, как типичный сельский лекарь, спешащий на вызов.

— По шторонам не шмотржите, — советовал Йожин, подавая доктору его саквояж. — Нишего интержешного не увидиче, а ехать дольше бужече.

— Почему? — поинтересовался Ватсон.

— Живой шеловек, когда шмотржит, вшё оштанавливает, — туманно объяснил Йожин. — Как бы это шказачь… — он прищёлкнул пальцами. — Людям вшегда нужна… не знаю как по-английшки… что ришуют… кажчинка, что-ли. Но у людей вржемени много, а у наш тут его мало. Вот вы и тржачиче швоё шобштвенное вржемя, а потом жалуечешь. Лучше вшего — вообще гжажа жакржойте. Домчичесь мигом. Только уж тогда не подгжядывайче. Можече, э-э-э… упашть, — последнее слово человечек сопроводил энергичным жестом.

— Я могу сконцентрироваться и впасть в транс, — без уверенности сказал Ватсон, вспомнив уроки, которые брал у профессора Уильяма Клейста из Общества Психических Исследований.

— Не штоит, миштер, — ирония в голосе мистера Йожина обозначилась совершенно отчётливо, а угодливость куда-то пропала. — Вы шлишком ждржавомышлящий джентчьмен, чтобы впашть в тржанш.

— Ну, в общем… — Ватсон смутился, вспомнив, что сказал ему профессор Клейст после месяца — напрасных занятий. — Наверное, вы правы. Мы ещё увидимся?

— Кто жнаеч, — вздохнул человечек. — Вшякое может шлучиччя.

— В таком случае — счастливо оставаться, — доктор в очередной раз подумал, что выглядит сейчас крайне глупо. Потом подобрал под себя ноги и прикрыл глаза.

— Шщасштливо добржачьша, мишт… — голос маленького человечка истончился и пропал где-то за спиной.

Ватсон на всякий случай зажмурился покрепче. Что-то ему подсказывало, что глазеть по сторонам и впрямь не стоит.

Странный это был путь — в полной темноте, даже без того остаточного света, который обычно брезжит из-под закрытых век. Никакого движения тоже не ощущалось — но не было и чувства, что стоишь на месте. Ватсон прислушался к себе и ощутил нечто вроде медленного ветра, пронизывающего тело и душу — как будто что-то невесомое плыло прямо сквозь него. Такое он испытывал иногда на спиритических сеансах, непосредственно перед явлением духов: словно внутри живота открыли форточку. Но тогда это было мгновенным и острым ощущением, а тут что-то плыло и плыло сквозь него, и это пугало.

Чтобы отвлечься, Ватсон принялся перебирать в уме свои последние решения и поступки.

Меры на случай его внезапного исчезновения приняты: большое письмо сэру Джеймсу Гейслопу, председателю Общества Психических Исследований, в котором он подробнейшим образом описывает свои последние изыскания, и аналогичное письмо Холмсу в Суссекс, будут отправлены через месяц, Картрайт об этом позаботится. Личный архив надёжно упакован и готов к отправке в Кембридж. Примерная опись самых важных бумаг приложена, Картрайт позаботился и об этом. Очень толковый малый. Он оставил ему кое-что по завещанию. Остальное — Обществу. Могут быть проблемы с правами на ранние сочинения: его старые литературные опыты всё ещё популярны. Но на такой случай у Общества есть адвокаты.

Может быть, всё-таки стоило что-нибудь завещать церкви? Этого жеста от него ждут… но — нет. После всего того, что он узнал за годы увлечения спиритуализмом, он не может даже косвенно способствовать распространению грубого, косного невежества, веками стоявшего на пути истинного познания духовного мира…

Что-то хлопнуло у него прямо над ухом, потом послышался клёкот. Коляску ощутимо тряхнуло — впервые за всё время пути. Ватсон, зажмурившись ещё крепче, схватился за трость — но тут же ощутил, что опасности больше нет.

Он снова углубился в размышления.

Будет очень жаль, если он не сможет вычитать корректуру «Истории спиритуализма в современном мире», не посетит Египет, куда он собирается уже два года, и не увидит больше Гемму. Хотя — книгу издадут и без него, в Египте нет ничего по-настоящему интересного, а девочка скоро утешится, ведь она так молода. Благо, в их отношениях они никогда не приближались к опасной грани, отделяющей искреннюю дружбу от так называемой страсти…

— Добрый день, сэр. Хорошо доехали? — раздалось прямо над ухом.

Ватсон открыл глаза и понял, что уже давно стоит. Тента над головой не было. Не было и дождя, хотя запах сырости висел в воздухе. Доктор поднял глаза и увидел смыкающиеся над головой кроны. Когда-то он их уже видел — только они были зелёными, пронизанными солнцем. Эти кроны были чёрными, и мёртвая листва свисала с них траурными лентами.

— Добрый день, Бэрримор, я отлично доехал, — сказал Ватсон, сходя с повозки и осторожно пробуя тростью дорожку: ему вдруг почудилось, что гравий заколыхался, как ряска на болоте.

— Всё в порядке, сэр, — поспешно сказал Бэрримор, принимая саквояж. — Досточтимый сэр Баскервиль лично распорядился, чтобы к вашему приезду всё выглядело как полагается.

— А что, — полюбопытствовал Ватсон, — обычно это всё выглядит… иначе?

— По-всякому бывает, сэр, — уклончиво ответил старик. — Но вы не волнуйтесь. Пока вы здесь, всё будет в наилучшем виде, мы об этом позаботимся. Да и вы сами очень здравомыслящий человек и не позволите себе лишнего, — добавил он.

— Я сегодня уже что-то слышал про своё здравомыслие, — нахмурился Ватсон. — Что вы имеете в виду?

— Не подумайте чего дурного, сэр. Просто люди так устроены, что видят только то, что допускает рассудок, — туманно пояснил Бэрримор. — Вот например, сейчас мы идём по аллее к дому. Вы видите Баскервиль-холл? Посмотрите внимательно…

Доктор всмотрелся в чёрный провал аллеи. В первую секунду ему показалось, что в нём нет ничего, кроме клубящегося тумана, но потом он разглядел очертания башен, стены, ворот. Створка приотворилась, показалась полоска неяркого света — твёрдая, гладкая и очень близкая, рукой подать. Он протянул руку — и неожиданно коснулся холодного металла.

Ватсон недоумённо заморгал: прямо перед ним была окованная медью дверь.

— Сэр! Подождите, сэр! У меня ваши вещи!

Доктор недоумённо обернулся — и увидел позади широкий газон, по которому ковылял Бэрримор, прижимая к животу саквояж.