Ещё, по-моему, в первый день Саша к чему-то поведал нам историю из своего длинного детства, как у них во дворе был «жиртресик один тёпленький», над которым все дружно издевались: «Возьмут батон, у себя между булками натрут, набздят в него и дают ему жрать… Конечно, жрал! Потом мужик валялся пьяный, мы сказали: подойдёшь, расстегнёшь ширинку, достанешь побалуйку, блять, и сосать — сосал!» — и мы с Зельцером частенько и вроде не к делу её вспоминали — я подумал, что это нас сближает — интерес к грязи, к человеческому откровенному свинству, приносящему страдание. Шутка.

В назначенный час мы вернулись в квартиру Зельцера и нам принесли ганджубас. О Джа, «если я смотрю снаружи на себя, то я уже не я»? Употребляя спиртное, я как обычно не придал никакого значения курению, но оказалось неплохо — укладываясь на свой диванчик, я довольно осознавал, что большей степени одуплечивания уже не может быть. На спинке дивана примостился плюшевый барашек — «Баранчик, посоветуй мне!» — обратился я к нему и сам заржал. Товарищи мои на соседнем диване тоже — они были в аналогичном состоянии, даже хуже. Я еще долго невольно лыбился, со страшной силой жмуря глаза — «вертолёт» был недетский; но ведь молчал — утром Саша спросил, над чем мы дохли, после чего признался, что слышал, как он мне отвечает — ну, то есть баранчик — и беседовали, по его словам, мы довольно продолжительно.

На следующий день повторилось всё то же самое, только мы с Сашей совсем распоясались — вели себя неадекватно на улицах города: орали «Убей!» и «Умней играй!» на прохожих и особенно воодушевлённо и громко — «КОООТ!!!» на как на зло очень часто попадавшихся котов. Сначала было весело, но мы ведь меры не знаем — если ваша цель дебилизм и профанация, то от повторения шутка не изнашивается, а только матереет. Нашей спутнице, какой бы доброй феей она не была, это явно не понравилось, она крутила пальцем у виска и грозилась отказать в благотворительности.

На следующий день, 4-го, Зельцер всё-таки решилась пойти в колледж ко второй паре. Мы с Сашей не проявили никакого энтузиазма, чтобы как-то последовать её примеру, и вообще мы были нетранспортабельны и невменяемы. Однако пришло паскудное осознание, что праздники закончились, и придётся расплетаться — за мной сегодня должен заехать братец, да и Саше домой надо. Наша сегрегатофильная фея официально попросила нас не покидать чертогов, дождаться её — наверно для продолжения вечеринки?! — а пока погулять со славянофильской собакой.

Вместо этого мы с Сашей купили пива и приступили к записи нашего мегапроекта «КОООТ!!!». Надо ли особо оговаривать, мои золотые, что сознание наше было несколько модифицировано и мы действовали как бы в некоем трансе. Пока Санич настраивал раздолбанную «мыльницу», я — не без советов баранделя, конечно — набросал текст:

Увидев это, Саша упал на пол и зашёлся в конвульсиях удыхания. Ну как, спросил я, когда он закончил. «Ну… — серьёзно-рассудительно отвечал он, — в общем, понятно: как всегда в английском все слова понятны по отдельности, а вместе не столь. И что такое lepreconial?»

Студию мы устроили в зале: примостили «мыльницу» и текст на табурет возле дивана, сели на диван, взяли инструменты (я — гитару «бобр», Саша — две пустых бутылки от минералки), включили на центре одну из давно полюбившихся зельцеровских «шарманок» и, провозгласив в качестве эпиграфа народную мудрость о том, что дурачее дело нехитрое, погнали. Сначала шёл проигрыш — я содил по струнам картонкой-медиатором, а Саша — бутылками по своим коленям — потом парочка рыков очень больших Мишуток, а потом уж:

— довольно синхронно пропели мы жёстким гроулингом и… удохли.

Дубль два, и три, и так далее… Невозможно! Всё вроде нормально, но на второй-третьей строчке начинаешь осознавать ситуацию — два пьяных модифицированных сегрегата, уже довольно в годах, сидят в чужом дому, лупят в бобр и в бутылки и нечеловечьими голосами орут: «Мой череп — это кот!» — причём на глазах у охуевшей и обосравшейся почвенно-панславянской собаки!..

Таким вот образом мы записали десять трэков с различными вариантами единственной песни «Кот». (Собака, кстати, давно уже ушла на кухню и сидела где-то там…) Было уже четыре часа, Зельцера всё не было, и мы решили последовать домой — пока не поздно.

В троллейбусе я стал расспрашивать Сашу о Зельцере — дело в том, что я даже не знал, как её зовут — только вот вчера зафиксировал, что он к ней обращается «Элька» — что это за имя? Он сказал, что дело тут не столь однозначное. Зовут её вроде Эльмира, хотя некоторые говорят Эльвира. Родители её живут в Германии, отец немец, профессор университета где-то под Дрезденом, а мать какая-то молдаванка или румынка, кажется, тоже полунемка. До объединения папаша работал в 29-й и даже вёл у него, маленького Саши, немецкий — во втором классе. Насколько он помнит, его так и звали: херр Зельцер… Зельт… Зальт… Тут он запнулся и сказал: не помню. Я стал наводить его на мысль, вспоминая, что «зальц» по-немецки «соль», а «зельцамер» — «странный», помянув даже Маргарет Зелле (настоящая фамилия знаменитой Маты Хари) и группу «Аллер Зеллер» с болезнью Альцгеймера. Дошли и до всем знакомого препарата. «Какая разница, — брезгливо закончил дознание Саша, — короче, Вася Ручкин её зовёт Элька Зельцер — это в MTV, в «Тихом часе», кажись, в титрах есть Алька Зельцер… А вообще-то ей лучше подходит Нарко-Зельцер — вся рок-тусня знает её как наркоманку, с пятнадцати лет торчащую герыч и винт. Сейчас вроде бросила. Конечно, парочка раз в реанимации, несколько раз лечили, приводы в ментуру, чуть не посадили, когда барыжничала — родаки отмазали, абсцесс в полруки, гепатит С…» На этом его информация исчерпывалась.

Да, интересно, как можно пересказать мою биографию: родился в деревне Сосновый угол (по другим данным — Сосновый бор), примечательной своими соснами (коих, кстати, всего две и посажены они в 95-м году, когда юный Алёша Морозов покинул свою малую родину для продолжения своего блестящего обучения в г. Тамбове), хорошо учился, потом пристрастился выпивать с друзьями и дрочить в одиночестве (вернее наоборот: ведь второе в 12, а первое только в 17!), на почве чего стал создавать литературные произведения — этим занят и по сей день…

Я задал Саше самый обычный вопрос. Его реакция была бурной: «Да ты чё больной совсем! Тебе ж сказали: дерево там такое! Патриотка она, а ты что думал! Помнишь Яна, долбаного немецкого трудного подростка по обмену из 29-й — спрашивает как и где ему, несовершеннолетнему, можно купить алкоголь — да вот он ларёк, бери пива! — выпил, спрашивает, где можно отлить — да ссы, ебать! — нассал за ларёк и стоит довольный до жопы, орёт: «Фридом!» Кстати, она вот недавно только вернулась из Голландии — я говорю: помидоры что ль собирала, а она: картины, говорит, смотрела старых мастеров — ну-ну…».