Возникло это блюдо, конечно же, из всем знакомой тушёной фасоли и представляет собой, так сказать, её перифраз. Обычно бобы сначала замачивают на ночь в воде, затем отваривают до мягкости и немного обжаривают на растительном масле с луком, морковью и специями. Здесь же (за неимением времени и долгосрочных планов) алгоритм приготовления меняется. Замачивание происходит в течение 10–15 минут во время мытья — в результате чего сердцевина зёрен остаётся нетронутой, только на коже появляются сборки. Отваривать надо не в кастрюле, а в той же сковороде, в которой и предстоит жарить (лучше глубокой). Это очень ответственный процесс, требующий постоянного помешивания, поскольку огонь должен быть средний, воды должно быть не очень много, и в неё сразу добавляют масло и соль. Минут через 15 вода выпаривается, и можно попробовать, твёрдые ли ещё фасолины. Они ещё твёрдые, и всё повторяют ещё раз (а иногда и два). В результате обварки бобы должны довольно легко раскусываться «невооружённым зубом», но не быть такими мягкими, как отваренные обычным способом; освободившись от испарившейся воды, масло начинает шуметь на сковороде. Обжаривание (масла лучше подбавить, огонь не убавлять и постоянно помешивать) длится минут 7-10, пока зёрна не прокалятся до изменения цвета и первоначально твёрдого состояния. Затем вновь добавляется вода, и пока она закипает, приготовляются и добавляются (не забываем время от времени помешивать) тёртая на крупной тёрке или порезанная узкими пластиночками морковь и мелко нарезанный репчатый лук. Они добавляются к моменту начала повторной обжарки — причём сначала лучше добавлять морковь, а потом лук. При помешивании добавляются соль и всякие приправы (у Зельцера благодать — было много приправ, присланных из-за кордона мамой), когда овощи становятся «золотистыми», огонь постепенно убавляется, но лучше всё-таки пожарить подольше. Фасоль начинает стремительно приобретать первоначальную твёрдость, и, пока ещё не поздно, нужно при активном помешивании процесс остановить. Но истинные насосы прокаляют сковороду до тех пор, пока морковь и лук (или ещё та же свёкла) не превращаются в сплошной полуподгоревший «ковёр» — при поедании овощи не употребляются, они служат как бы только вкусовой добавкой — из получившейся массы выковыриваются руками только фасолины. Они твёрдые, но разгрызть их можно. Не торопитесь насытиться ими — сие не так-то просто (начинает болеть челюсть), и едва ли возможно вообще. Повторяем, что суть данного весьма специфического блюда в созерцании и заполнении паузы в тотальном отсутствии в доме продуктов, и воспринимать его надо философски, то есть неторопливо, почитывая что-нибудь жёсткое, например Канта. Однако же, при всех недостатках, при правильном соблюдении технологии (если чего не спутал в настоящем рецепте, простите) ядра получаются действительно вкусные, и вкус их, и двигательное ощущение от поедания ни с чем другим не сравнимы — обжаренный арахис, семечки, обычная фасоль — всё-это ничто по сравнению со священной «философской едой» — ешьте её!

23.

Я, как было сказано, забросил все свои дела (впрочем, как всегда никчёмные), а между тем неумолимо приближался назначенный ранее день презентации «Ультрас-2», в рамках коего замышлено было (мною! — от нечего делать!) провести поэтический конкурс с гадостным оттенком демократии и хрестоматийности: каждый автор (любой желающий) должен прочесть четыре своих стиха на заранее заданную тематику (о Боге/метафизике, о Любви, о Поэте и Поэзии, о Родине), а публика определит трёх победителей, которые и сорвут банк (я подготовил карточки для голосования, назначив им приемлемую для наших широт цену 6 руб.). За день до я держал в руках богатейшие плоды широчайше планируемой широкой рекламной компании — две неприлично маленькие вырезки из местных газет и весьма и весьма нехотя пытался обзвонить хотя бы самых основных персонажей… Золотова, услышав мой охрипший вокал, удивилась и сказала, что она также не сделала ничего, потому что, честно говоря, подумала, что я на всё забил — я сказал, что я болел, и сейчас болею, и завтра буду болеть, но вечер состоится. (Я всё ещё надеялся на присутствие Инны, ради которой в принципе это всё и затевалось.)

0.

Предыстория такова. Через полгода после того, как меня бросила Зельцер, я вновь наткнулся на Инночку — она пришла с Долговым на какое-то мероприятие «АЗ». Что самое интересное, выглядело это так, что у них весьма близкие отношения, а про меня, я расслышал в паузах между своими виршевсплесками, они говорят в третьем лице: смотри, вот это и есть тот самый ОШ — вроде как он. Я прямо со сцены бросился к ней: «Ты что, дочь моя, не узнаёшь меня?!» Впервые пожал руку и сказал несколько слов Алёше. Уже на выходе она показывала мне папку со своими рисунками — я её просмотрел весьма бегло, сказал универсальное бирюковское «Ну да» (потом призналась, что её тогда сие очень задело — тоже тщеславная штучка!) и пригласил их пить самогон в кругу сегрегатов (у меня в руках был пакет с сахаром, который я должен был доставить родственникам, но за меня уж решено было снести его в шинок в обмен на полторашку). Они, переглянувшись, отказались. Инне далеко ехать. Мне тоже. Оказалось, что она живёт в тех же ебенях, что и я, только на остановку ближе! Подошёл автобус, Долгов успел чмокнуть её в губы (!), а у меня спросить, какие у меня были мотивации, когда я писал «Нож ящериц». Ответить я не успел — бросив сахар Саше с Максимом, вслед за Инной я запрыгнул в салон. Она тоже толком не знала, что такое «мотивации», но когда я предложил выпить по кружечке, всё же не отказалась (несмотря на то, что было уже поздно и места тут такие, что вечером без веера-мессера лучше не ходи).

…Почти каждый день я ждал её из школы на лавочке на Кольце. Она отделялась от своих друзей, и мы шли куда-нибудь, чаще всего в пиццерию (на улице холодновато, доченька хочет кушать, я, конечно, олвэйз, и у меня ещё почему-то были какие-то деньги). Развлечения были неразнообразны, но нам было хорошо вместе. Это было что-то странное — с одной стороны… а с другой, я не мог и представить, как перейти черту — даже поцеловать вот эти девственные губки, прижаться своей жёсткой бородой и щетиной к этому детскому нежному личику… Иногда вот смотришь на неё и ловишь себя на мысли, что выглядит она лет на одиннадцать!.. Может быть, с подсознательной целью не делать этого, я пустился на всякую дребедень — написал ей стишок «Inna, do inhalation to me…», составил тест «Можно я тебя поцелую?» — кто хочет, тот просто целует, а не пишет и не составляет! Вёл я себя весьма пристойно, и она тоже испытывала видимое удовольствие от того, что когда я принимаю или подаю ей пальто, ей действительно удобно, что всегда ей, выходящей из автобуса, подаю руку, и рука эта тверда. Она весьма зациклена на этих мелочах, и меня это удивило и понравилось. А когда она в первый раз увидела, как я небрежным жестом заложил салфетку, с помощью вилки и ножа оперативно напитал кусман мяса и также небрежно сложил прибор на тарелку (видите ли, правильно сложил), она вообще была в восторге, маленькая моя! После такого, естественно, приходилось нейтрализовывать хорошие манеры «в компании таких же опустившихся людей» — а опускались мы тогда, я вам скажу, на довольно низкий ярус. До неё только рассказы доходили — мои или Долгова.

Но внезапно всему пришёл конец. Я купил нам билеты на концерт «ГО» и буквально предвкушал. Май, Пасха, Инна, Летов, пиво… Саша, портвейн — что-то это мне напоминает?..

24.

Я лежал на диване и вдруг она прилезла с плотоядной ухмылкой и ручкой в руке. «Ну Лёш-ша-а!..» — сказала она, и потом, пущенная мною, ползая по мне, как маленькая девочка по асфальту, рисовала — только не мелками, а жирной чёрной ручкой. Вскоре на моём предплечье красовался ещё более выразительный эрегированный (не знаю, мой или чей, но сработан весьма не схематично), на ладони появилось изображение женского органа (весьма похоже на то, что я видел у неё), затем — долго и мучительно, и мне, конечно, не разрешалось смотреть на процесс — вместо майки на мне возникали всяческие её сюжеты… — трэшэтэрапия! Последние минуты она уже удерживала меня, затёкшего, силой, сидя на груди, ругаясь, щипаясь и пытаясь даже бить. Когда я наконец поднялся и подошёл к зеркалу, я обомлел. Минут десять она укатывалась, катаясь по полу и указывая на меня пальцем. Сова едва не померла в полёте. Я тоже был очень рад. Прилёг обратно, она прилезла опять и стала, водя по мне своей натруженной ладошкой, с детско-наивной интонацией пояснять: «Это пидор сосёт у двоих, а его ебут в жопу» (всё сложные композиции!), «Это собачка ебёт собачку, а вторая стоит смотрит и ждёт» (вот это, по-моему наибольшая удача!), «А это…» — ну, в общем, хватит. Какой же надо быть прирождённой дрянью!