Мы немного тяготились этой музыкой. Санич, услышав, что они из 29-й, обезумел — кидался то на Репу, то на меня, тряс за грудки, брутально-истерично вопя: «Кто посмел допустить этих фуфломётов в каморку, где репетировал я?!!» Немного успокоившись терзанием нас (а особенно О. Седыха — «Скажи, Саша, кто?! Покажи мне его! Дай его сюда!»), он направился к тыльной стороне сцены ожидать, когда с неё спустится их вокалист — в блестящей маечке в обтяжечку, коротких разрезанных джинсах и зелёных мартинсах — чтобы вот этим ртом отгрызть ему голову.

Меня же, признаюсь, занимало другое. Я выискивал глазами Инну, беспокоясь, что её вообще не будет, и что я ей скажу, если будет, и как оторваться от своих бахвало-алкоголических спутников — или лучше их всех как-нибудь совместить — но как? Санич сказал, что видел её на Пасху на Кольце и она спросила: «А где О. Шепелёв? Почему он не гуляет?» — так и спросила! — у него! — обо мне!

— Вон они, сынок! Вона мохнужечка твая! — заорали Репа с Саничем, указывая куда-то в даль толпы. — Давай, зови их сюда! Уть-уть-уть!!

— Проститутки?! — разыгрывали они профанский миниспектакль.

— Нет!!

Ну, начинается, подумал я с раздражением.

Я всматривался в толпу, но знакомых девочек не видел. Тянуло устремиться туда, но это уж совсем смехотворно, к тому же потеряю всё здесь. Хоть что-то — это уже кое-что — резко захотелось выпить, и мы обратились к спонсору.

Репинка с Седышарой пошли за вином, а мы вроде как всё ещё ожидали вокалиста, только жалко почти трезвые. Конечно, наш настрой обильно подкреплялся происходящим на сцене, но вот так, в трезвом уме и памяти, броситься на хоть и зассатенького, но всё же человека и попытаться отгрызть ему голову — на это не способен даже индивидуум, называющий себя Блю Ундино, стремящийся стать самогоном и добровольно одетый в майку «BOSS» (ну и слава богу!), а я и подавно. Тем более публично — а что если не получится, и ещё нам выдадут тачечку кой-чего? Саша предложил чуть отойти и купить хотя бы по бутилочке пивца — если уж сразу не есть голову, то хотя бы будет чем швырнуть — вокруг все почему-то пили по-плебейски-удодски «пиво в кеглях».

Чуть отойдя, мы наткнулись на Зельцер, стоящую тут же под берёзой — словно на картинке, которые выжигают или чеканят на зоне. Она была всё та же: на ней была, кажется, коттонка, на которую были выпущены вьющиеся волосы, она опять была брутально накрашена. (Хотя я наверно обратил на неё столько же внимания, сколько Гумберт Гумберт уделил бы старушке Шапокляк, присевшей на корточки в песочнице и играющей со щеночком). Саша, как вы заметили, всегда был очень непосредственен в своих эмоциях и высказываниях: «Ты что, тоже подкрадываешься пиздить вокалиста?» Она сказала, что с удовольствием бы ду ит, да ещё и с Васей Ручкиным, коего она ожидает уже час.

Она пошла с нами к ближайшему ларьку; они с Сашей обсуждали старинные новости типа: «Чё там Вася?», «Как там вообще?», или более конкретные вещи: «А я видел тебя в апреле — ты в институте такая стояла курила» — «Я не курила!» — «Стоит такая курит, отвернулась в угол — думает, никто не видит!» — «А ты-то — даже не здоровается — нос свой задерёт и мимо!» Короче, ясненько — год не виделись и не хотели видеться, а вот пришлось. Я молчал и ухмылялся, когда на меня бросали взгляды: мол, рассуди, сынок…

Когда Санич ожидал, сунув голову в окошко, пока по его требованию нам подберут три разных напитка, мы с Зельцером оказались, так сказать, наедине. Это было недолго — минуты полторы-две, но молчание было неудобным — мы истерично копались в своих внутренних файлах, ища что-нибудь приличествующее моменту, но обстоятельства нашей последней встречи — то есть, извините, знакомства! — были сосем эфемерны и, кажется, не очень приличны. Однако мы смотрели друг другу прямо в глаза, не отводя взгляда и чуть улыбаясь — это была солидарность всё-понимающих-всё-допускающих-взрослых (напрашивается слово «адюльтер» — кстати, второе гениальное произведение «мистера N» («Лолита», конечно) явилось тогда, когда вышеназванное явление перестало интересовать искушённую читающую публику — what’s next?).

Она постоянно повторяла: «Вообще, киднеппинг какой-то!», этим же отвечая практически на все Сашины вопросы, он же сильно злоупотреблял словом «коматоз». Меня это весьма забавляло, ведь мы с ОФ давно ввели в наше общение практику «теребления» слов: пойманное на лету, понравившееся словечко или выражение начинали использовать непростительно часто в применении ко всему, что происходило с нами в жизни, из-за чего оно проходило самые диковинные искажения и обретало самые нелепые значения — как правило, одно из них впоследствии закреплялось за ним — так складывался знаменитый «диалект «ОЗ». И вот, как показывает практика, зачатки подобного творчества наличествуют чуть ли не у каждого, даже у Зельцера.

Вернулись на исходную позицию с пивом. Я вдруг увидел, что у сцены с вместе с Репою и О. Седыхом стоят мои нимфодевочки! Не попрощавшись с Зельцером, я поскакал туда. Привет-привет. Было видно, что мое появление не произвело особого эффекта — чтобы бросались на шею или просто как у них заведено чмокнули в щёчку, я ещё не заслуживал. Я мялся-мялся да и пригласил девушек выпивать портвейн с нами. Две вполне маленькие и не до сухого тоненькие школьницы пожали плечами — всё решать Инне — ведь это она знает меня. Она отказалась с улыбочкой, сказав, что им надо идти, их ждут. Я почувствовал себя стопроцентно левым лохолошариком («Бедный я, — как писал поэт, — воздушный шарик, / никому не нужный на хуй…») на этом празднике девочек, весны, отдыха и жизни, но что я мог сделать — только лишь ещё раз пригласить их…

Репа ела мороженое, Инна совсем по-домашнему спросила у неё, и она протянула ей отъеденный стаканчик пломбира. За Репниной значит можно обслюнявленное «моржовое» доедать, а со мной даже нельзя пойти выпить!

Подошед Саша-Босс и мы стали решать этот вопрос по-другому. Он сказал, что можно и желательно взять в оборот Зельцера, пока она не ушла — ведь у неё есть бабки, а я — что нужно взять в оборот «доченек», хотя у них ничего и нет… Из сложения сих противоположно направленных сил следовало, как обычно, то, что я получал небольшую взбучку, и мы должны выпить прямо здесь, не отходя, собственно говоря, от кассы.

С поразительной оперативностью мы распили принесённые Репой две бутылки «Яблочки». Тогда Репа дала ещё полтинник и объявила, что они с Седыхом должны отлучиться по делам, что будут только вечером — подходите, мол, на Кольцо. Саша был очень доволен полтинником, а я не очень: не за моими ли инночками они намылились? Вот до чего, мои золотые, доводит ранний алкоголизм в сочетании с поздним интересом к девочкам!

Я стал тянуть Сашу на Кольцо, слабо мотивируя тем, что там мы найдём Инку и K°. «Нахуя они нам?!» — не понимал Саша. — «Ну, так сказать…» — отвечал я.

Откуда ни возьмись опять возникла Репа — она буквально тянула нас за руку, непонять куда, но была очень довольна. Мы двигались механически, поглощённые своей дилеммой и действием змия. Внезапно Саша вырвался, заорав: «Машинки! — насос! Сыночек, дай я тебя расцелую!» — он попытался расцеловать отплёвывающуюся Репинку, после чего они обнявшись вальяжно приблизились к деду, который заведовал этими чудо-машинками, на которых по извилистым дорожкам набережной рассекали дети не старше старшего детсадовского возраста. «Наперегонки! — вещали они, — делайте ставки!» Мы с Седыхом полезли в карманы, ища деньги. «Сколько стоит на машинке поездить?» — спросила Репа, ухмыляясь. Дед, посмотрев на нас, явно не понял: «Десять рублей. А вам кому?» — «Нам — кому — мне и сынку!» — встрял Саша. Дед вроде начал посмеиваться, но осторожно — мало ли что: «Да вы же и не влезете в них — там педали надо крутить… Это вообще для маленьких…» — «Дед, блять, заверни ябало — по тридцатнику с носа — мы ногами будем толкаться!» — Саша Большой уже присаживался в свободную машинку, выставив ноги, как паук. «Похуярили!» — провозгласил он и толкнулся ластами. Машинка чуть не развалилась, но тронулась. Мы дохли, а дед поднял немыслимый кипеж, стращая милицией. Пришлось ретироваться. Наглая Репа было тормознула карету, движимую за счёт трёх пони — на ней катались детишки чуть постарше — но нас не взяли и туда, тем паче что дед что-то усердно сигнализировал извозчику. На этом, как вы поняли, развлечения парка отдыха исчерпывались, и Репа опять исчезла по своим загадочным реподелам.