- Свалился мешочек и лопнул, - будто угадав готовый сорваться у Ильина вопрос, опять заговорил Филиппов. - Вот, - он показал на мешочек. Из лопнувшего шва выглядывали монеты, поблескивая тусклым желтым светом. - Решил посмотреть.

Ильин кивнул и вышел на площадку последнего вагона. Как два серебристых следа, тянулись за поездом рельсы. И рельсы, и шпалы, и верстовые столбы, и угрюмые ночью деревья теперь были облиты холодным голубоватым светом луны. «Какой-то сказочный мир», - подумал Ильин. И вдруг ему вспомнились сказки, которые он очень любил в детстве- «Али-баба и сорок разбойников», «Волшебная лампа Аладина» и многие другие. Во всех этих сказках говорилось о несметных богатствах, о том, как стремились к богатству люди и какими счастливыми становились, добывая его. Ильин усмехнулся и покачал головой.

Проходя обратно мимо купе Филиппова, он заметил, как тот старательно зашивал мешок большими, неуклюжими мужскими стежками.

Ильин вернулся в свой вагон. Марков уже спал, свернувшись на полке калачиком и похрапывая. Мате встретил Ильина ревнивым вопросом:

- Проверять посты ходил? Не доверяешь мне?

- Доверяю, друг, доверяю, - улыбнулся Ильин.

Они замолчали, глядя в темное окно. Луна снова исчезла, и ночь будто стиснула поезд.

- О чем думаешь, Сергей Всеволодович?

- Об одном очень богатом человеке. О графе Монте-Кристо, - ответил Ильин.

- О, Монте-Кристо. Я читал на французском языке. У меня был гувернер-француз.- Мате помолчал. - Отец мой был очень богат. Но, конечно, не так, как граф Монте-Кристо. А я теперь богаче, чем отец. И даже богаче, чем Монте-Кристо, - закончил он серьезно.

Мерно постукивали колеса, казалось, что нет войны, нет врагов, нет подстерегающей на каждом шагу опасности. Но так лишь казалось. Угроза, близкая, реальная, уже нависла над поездом.

Штабс-капитан Маринин любил размах. Он критически осмотрел пассажирский зал ожидания «и коротко приказал:

- Убрать!

- Простите, как? - не понял начальник станции.

- Я не привык два раза повторять! - рассердился Маринин. - Убрать отсюда всех посторонних. Этих вот, - он ткнул пальцем в пассажиров. - Я буду праздновать свои именины здесь!

- Да, но, господин штабс-капитан, это зал ожидания. Его нельзя занимать. Пассажирам некуда будет деваться.

- А, черт возьми! - закричал Маринин, размахивая красными волосатыми кулаками.- Какие пассажиры? Какие пассажиры могут быть в военное время, я вас спрашиваю?!

- Здесь прекрасный буфет,- робко возражал начальник станции.

- Что-о-о? Мои именины - в буфете? К черту! Я дворянин! У меня имение в Орловской губернии! Дом сам Растрелли строил!

Начальник станции почтительно топтался на месте, сверху вниз глядя на маленького штабс-капитана.

- Ну, что вы стоите? Я же приказал!

Начальник пожевал губами, подыскивая новое возражение.

- Но, господин штабс-капитан, зал очень велик. Где взять столько гостей?

Маринин схватил начальника станции за грудь, притянул к себе и, дыша ему в лицо водочным перегаром, закричал:

- На моих именинах не будет гостей?! Да весь гарнизон придет поздравить меня! Я здесь, на вашей паршивой станции, единственный дворянин! У меня имение в Орловской губернии!

Он еще долго кричал, сквернословил, размахивал кулаками и в конце концов добился своего: пассажирский зал ожидания был превращен в ресторанный зал.

Несколько столов коленчатой линией пересекли его поперек. Стулья, скамьи, табуретки, кресла - все пошло в ход. Однако, если бы Маринин был потрезвее и мог внимательно осмотреться, он пожалел бы о затеянном. Кучка офицеров-комсостав «гарнизона», как называл Маринин небольшой отряд, расположенный на станции,- представляла жалкое зрелище. Сбившись на одном конце огромного стола, они казались придавленными пустотой большого, мрачного, плохо освещенного зала. Видимо, все, кроме Маринина, чувствовали себя неважно, и кое-кто даже пытался ускользнуть. Но часовой, поставленный у дверей штабс-капитаном и получивший от него строгое приказание не выпускать и не впускать никого, молча преграждал всем дорогу. Тогда, махнув рукой, офицеры принялись за водку, и под мрачными сводами все громче и громче стали звучать пьяные голоса.

Задуманный первоначально «торжественный обед» затянулся до вечера, перешел в ужин, пьяная компания потеряла счет времени. Объедки и битая посуда покрыли и без того грязный пол. На скатертях уродливо расползлись винные пятна. Осипшие голоса то и дело пытались затянуть какую-то песню, но другие голоса бесцеремонно перебивали ее…

Поминутно то один, то другой требовал внимания и, покачиваясь, предлагал тост. Пили за победу и доблестное русское офицерство, за могучую армию Колчака и конец большевиков, за союзников и все четыре - по уверениям Марикина - его имения в Орловской губернии. Пьяные крики «ура» сопровождали каждый тост, и редкие пассажиры или рабочие станции, проходя мимо, отворачиваясь, говорили:

- Офицерство гуляет.

Офицерство гуляло. В пьяных кутежах и дебошах, в хмельном угаре пытались забыться они, не думать о прорыве фронта, об отступлении армии Колчака, о партизанах, которые в любую минуту могли налететь на станцию, о своей судьбе обреченных, выброшенных жизнью, проклятых народом людей. Офицерство гуляло. И молча стоял у дверей часовой. Никто не знал, о чем он думает, никто и не интересовался им - он был простой солдат и выполнял приказ. Может быть, в другое время Маринин заметил бы угрюмый, тяжелый взгляд солдата, может быть, даже задумался над этим. Но сейчас ему было не до того.

- Господа! - кричал он. - Я дворянин. У меня в Орловской губернии… я… да, предлагаю спеть «Боже, царя храни»!

- Протестую! - визжал тощий прапорщик с унылым угреватым носом. Едва держась на ногах и расплескивая водку, он мотал маленькой головкой. - Протестую. Я убежденный демократ. Я не буду петь монархические песни!

- Молчи, демократ, - сосед хлопнул прапорщика по спине, тот упал на стул и сейчас же захрапел.

Осипшие голоса вразнобой запели «Боже царя храни».

И напрасно начальник станции пытался перекричать пьяных офицеров, напрасно размахивал перед часовым телеграммой, напрасно грозил, убеждал. Часовой с какой-то непонятной начальнику яростью, стиснув зубы, преграждал ему дорогу.

- Господин штабс-капитан! - кричал начальник станции, приподнимаясь на носки и складывая ладони рупором. - Господин Маринин! - Но голос его тонул в пьяном гуле, криках и звоне посуды. - Господин штабс-капитан!- надрывался начальник.

Наконец Маринин поднял голову и посмотрел на дверь. Начальник станции отчаянно замахал руками.

- Свинья, - выругался Маринин. - Сейчас я его убью. - Он встал, сильно шатаясь, подошел к начальнику и уставился на него мутными, бессмысленными глазами.

- Ты что орешь, демократ паршивый, а?

- Я не демократ, господин Маринин. Я убежденный монархист, смею вас заверить…

- Врешь, каналья.. Зачем кричишь?

- Телеграмма, господин штабс-капитан, очень важная!

- К черту, - промычал Маринин поворачиваясь.- У меня именины.

- Умоляю вас, господин штабс-капитан! - начальник протянул Маринину бумажку.

Покачнувшись, штабс-капитан взял листок и стал вглядываться в прыгающие перед глазами строчки. Постепенно отдельные слова стали складываться в фразы и смысл их начал доходить до его помутневшего сознания. Вдруг он вскрикнул и рванулся к начальнику станции.

- Какого черта ты молчал раньше!

- Я… простите, он… - начальник кивнул на часового.

Маринин всем корпусом повернулся к часовому.

- Сукин сын! Я тебя!..

Где-то недалеко послышался гудок паровоза.

- Умоляю вас, - зашептал начальник станции. - Это они.

- Господа! - закричал Маринин, бросаясь в глубь зала. - Большевики…

Истерически вскрикнула какая-то девица, повскакивали, опрокидывая столы и стулья, офицеры, зазвенели бутылки и посуда.

- Без паники, господа. Большевики захватили поезд с золотом и едут прямо сюда. А мы их сейчас… за мной, господа, ура!