Зрители очень сочувствовали Софье. Огромная тетка Матрена Филимонова сказала довольно громко:

- Вот что делается! Со свету девчонку сживают…

Пьеса прошла гладко. Простакова убивалась о сыне, счастливая Софья тихо шепталась с Милоном, и наконец прозвучали заключительные слова: «Вот злонравия достойные плоды!»

Школьники хлопали так, что приводили в смущение родителей. Актеры выходили на вызовы раз десять.

Еще не кончились рукоплескания, как со своего места встал мастер Кротков с прииска Добрый и попросил актеров, чтобы «Недоросль» был показан у них на прииске. У мастера был довольный и усталый вид. Его сын, восьмиклассник Севка, играл Вральмана. Дома он без конца читал комедию вслух. Мастер знал роль сына наизусть и весь спектакль шопотом твердил слова, которые должен был произносить Севка. Он боялся, что сын что-нибудь забудет.

Артистов продолжали вызывать, но мальчики уже начали выносить стулья из зала. Молодежь хотела танцевать.

Женя, скинувшая пышный розовый наряд, в своем простом светленьком платье вошла в зал, когда там было уже просторно и оркестр восьмиклассников на сцене настраивал инструменты.

- Ну, Евгения, тебе прямая дорога в театральное училище! - торопливо сыпала словами Лиза. - До чего замечательно сыграла!.. И голос и походка - все как у актрисы…

Женя улыбалась кротко и застенчиво и взглядом спрашивала Тоню: «Ну как?»

«Хорошо, молодец! Я не думала, что ты так сможешь!» - отвечали ей Тонины глаза.

Подруги стояли посередине зала. Все поздравляли Женю, хвалили ее, и она радостно смотрела на своих друзей: кудрявую суматошную Лизу, беленькую невозмутимую Нину и Тоню, чья похвала была для Жени особенно дорога. И Анатолий, который дружил только с Тоней, а с другими девочками держался вежливо и безразлично, сегодня подошел к ней. Улыбка его была приветливой, и он сказал, что получил большое удовольствие от ее игры.

Подошли ребята из восьмого и девятого классов, тоже довольные игрой своих актеров.

- Ну, вы совсем Женю захвалили! - крикнул Митя Бытотов. - А про нашу Баранову почему ничего не говорите?

- И про Вральмана! Разве плох был Севка?

- Как не говорим! Просто не успели еще! Вральман - умора!

- А Лена Баранова - чудо природы! - провозгласил Андрей Мохов. - В жизни воды не замутит, а какую ведьму Простакову ухитрилась сыграть!

- Вот это-то и значит талант!

Вдруг Тоня молча кинулась к дверям. Женя побледнела и стал протискиваться вслед за подругой.

В дверях стоял ее отец.

- Михаил Максимович, что у вас? - тревожно спросила Тоня. - Женя вас еще не видела. Она испугается…

Но Женя уже сама схватила отца за рукав. Она ни о чем не спрашивала, только смотрела на него.

- Нет, нет, Женечка, не волнуйся. Маме лучше. Сейчас с ней доктор Дубинский… Она даже уговорила меня пойти узнать, как ты тут… Жалко, что не смог я поглядеть на тебя.

- Замечательно играла Женя! Прелесть! Как жаль, что вы не видели! - закричали кругом. Перед Михаилом Максимовичем стояла его взрослая красивая дочь. Лицо ее порозовело и казалось чуть влажным от плохо стертого вазелина. В темных глазах еще не исчезло выражение тревоги, вызванной появлением отца. Кругом толпились ее друзья. Михаил Максимович был растроган, ему хотелось обнять дочку и сказать ей, как он говорил, когда она в детстве, наплакавшись, затихала у него на коленях: «Все будет хорошо, девочка, все будет у нас ладно, маленькая. Ну, тихо, тихо..

Забыв на минуту, что они на людях, Михаил Максимович действительно легонько обнял Женю. А в эту минуту прозвучали первые такты вальса, и девушка поняла жест отца как приглашение к танцу.

- Ты хочешь танцевать? - спросила она удивленно. - Один вальс, да? А потом домой, к маме. Музыка окрепла, разлилась широкими волнами и унесла с собой Женю и ее отца. За ними закружились и другие.

- Смотрите, смотрите, Михаил Максимович как сразу помолодел! - говорила Лиза. - Рад за Евгению. Знаете, я слыхала, что он сам когда-то хотел стать артистом.

- Вот инженер-то наш, оказывается, какой танцор! - услыхала Тоня голос Николая Сергеевича.

Она обернулась. Отец и Варвара Степановна стояли за ней и смотрели на танцы.

Отец никогда не пропускал школьных праздников, дома подробно обсуждал все выступления, негодовал и сердился, если что-нибудь не ладилось. Как-то раз он даже ходил к директору и убеждал Надежду Георгиевну, что Андрею Мохову нельзя поручать роли военных:

- Все время на погоны свои да на ордена любуется, а слова забывает.

Взглянув на Николая Сергеевича, Тоня поняла, что сегодня он спектаклем доволен.

Мелодия становилась все шире и вольней. Она шумела, как ветер, что срывает и кружит цветы, листья и ветви.

Тоня глядела на танцующих, и в сердце ее опять нарастало глухое, томящее беспокойство. Какое-то решение зрело в ней. Она еще не знала какое, но что-то надо было сделать немедленно.

- Ну, всех сегодня отец с дочкой покорили, - сказала Варвара Степановна и прибавила тише: - Не надышится он на Женечку. И правда, девушка хорошая. Только здоровьем слабенькая, в мать… Да, растишь, растишь… вымахают вон какие, - она кивнула в сторону Тони, - а все за них сердце болит.

Рядом стояли родители Лизы - седая, с круглым морщинистым лицом Анна Прохоровна и Панкрат Васильевич, до того тихий человек, что все удивлялись: как это Лиза и Степа получились такими шумными и беспокойными? Анна Прохоровна часто-часто закивала, а Панкрат Васильевич подтвердил:

- Это ты, Степановна, верно. Малы, велики - все одно родителям тревога…

Тоня хотела что-то сказать, но к ней стремительно подлетела танцующая пара - Нина и Толя. Спокойная, всегда несколько вялая Нина громко смеялась.

- Понимаешь, думала, что каблук отскочил, - говорила она. - Слышу, что-то треснуло, зацепилась - там выбоинка в полу. А он не слушает - все вперед мчится. Чуть на Петра Петровича не налетел… Ой, не могу, не отдышусь никак…

Нине было смешно и то, что каблук чуть не сломался, и что она так запыхалась, и что Толя мчался вперед, не слушая ее. Увидев невдалеке Лизу, она кинулась к ней и опять начала рассказывать о каблуке и смеяться.

Тоня и Толя поглядели друг на друга и тоже засмеялись.

- А ты хочешь танцевать? - спросил Толя.

- Нет, не хочу. Я хочу…

И Тоня вдруг так ясно поняла, чего она хотела весь день сегодня и весь вечер, точно кто - то внятно шепнул ей на ухо: «Да, сделай это».

- Я знаю! - быстро сказал Толя.

- Ну, скажи…

- Ты хочешь пойти сейчас в Белый Лог.

- Да… - немного растерянно произнесла Тоня. - Как ты узнал?

- Пойдем!

- Зачем же… Как же ты уйдешь? Я не хочу, чтобы из-за меня ты праздника лишался. Такой вечер раз в году бывает…

- Пойдем! - повторил Толя.

И Тоня почувствовала, что обидит его отказом, что вечер, который бывает раз в году, покажется ему испорченным, если она уйдет одна.

- Ну хорошо. Я только маме скажу, чтобы не дожидалась меня.

Тоня шепнула матери, что хочет пойти прогуляться, и Варвара Степановна не спросила ее, с кем она идет и куда, а сказала только:

- Платком покройся. Холодно.

Когда они выходили из зала, музыка стала затихать. Прекратился широкий, торжествующий шум ветра, и последние разрозненные звуки медленно реяли, как сухие листья с завернувшимися краями.

Тоня сбежала с лестницы, в раздевалке выхватила шубу из рук Анатолия, кое-как повязалась платком.

- Идем же скорее!

Толя, застегивая полушубок, спешил за ней. В тамбуре они столкнулись с какими-то людьми. Тоня не обратила на них внимания, но Анатолий на секунду задержался, взглянув на высокого человека в дохе. Он хотел даже заговорить с этим человеком и дотронулся до его рукава, но тот не заметил робкого жеста и, громко разговаривая со своим спутником, вошел в школу.

Тоня позвала товарища, и он кинулся догонять ее, но оживление юноши пропало, и тень легла на его лицо.