…Светло-серые густые лохмотья облаков раскинулись над Ленинградом и тихо, почти незаметно, плыли по небу. Июньское полуденное солнце, то выскальзывало, то снова пряталось в тучи. И каждый раз, вырываясь на свободу, горячие солнечные лучи словно вспыхивали, отражаясь в червонном золоте волос невысокой, стройной девушки. Но она этого не замечала. Ее глубокие льдисто-серые глаза застыли от невообразимого, невозможного холода…

Снежана Добрич стояла на Аничкином мосту, вглядываясь в свинцово-серые речные волны.

Идти Снежане было некуда…

Нева текла и текла прямо у нее под ногами, она завораживала ее и манила…

А, может, перелезть через перила и дело с концом?! Может быть, это будет наилучшим решением всех проблем?

Ей было очень плохо!

И никого не было рядом, кто помог бы ей пережить эту беду…

Сегодня Снежану исключили из комсомола и отчислили из института…

И никто! Никто не заступился за нее! Даже Маринка, ее бывшая лучшая подружка… Подружка до первого дождя…

Снежана стояла посредине кабинета секретаря факультетского комитета комсомола, а члены бюро глумились над ней, задавая вопросы о связях с врагами народа.

Она молчала. Впрочем, ее ответы никому и не были нужны…

Разбирательство было недолгим. Потому что вопрос был совершенно ясен…

- Кто за исключение комсомолки Добрич из членов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи? - спросил Илья Шавкин, секретарь комитета.

Снежана посмотрела на него в упор, и он отвел глаза.

Когда-то, в прошлой жизни, когда она была еще дочкой героя Гражданской войны, Шавкин даже пытался за ней ухаживать… Безуспешно, естественно… Потому что она ничьи ухаживания никогда не принимала всерьез. Потому что для нее всегда существовал только один человек.

Бюро единогласно проголосовало «За!». Даже Маринка… Снежана положила комсомольский билет на стол и, так ничего им не сказав, молча вышла.

А потом ее вызвали в ректорат и дали расписаться на приказе об исключении из института. Она сдала студенческий и зачетку, также молча, как и комсомольский билет. Из документов, которые были у нее на руках, остался только паспорт.

Это было ужасно. В одно мгновение ее практически вычеркнули из жизни и растерли в пыль…

И никто не мог ей помочь!.. Нет! Никто не хотел ей помочь!.. Или боялся?

А, вот, папа ей обязательно помог бы!

Потому что никогда никого не боялся! Он не стал бы ничего спрашивать, а просто обнял бы, потрепал за челку и поцеловал в щеку… Он защитил бы ее! Он показал бы им всем!.. Он… Он…

И тут слезы, наконец-то, покатились по ее щекам…

Папа!..

А, ведь, еще вчера все было так хорошо…

Засидевшись в институтской библиотеке, она прибежала домой поздно вечером, голодная как волк, и заскочила на кухню, что бы что-нибудь перехватить. Большой и вкусный кусок копченой колбасы, уложенный на толстый ломоть свежего хлеба, как всегда ей здорово помог. Жуя на ходу, она заглянула в большую комнату.

Из-под двери отцовского кабинета пробивалась полоска света…

Снежана давно уже привыкла, что он допоздна работает и, ступая на цыпочках, чтобы его не побеспокоить, тихонько прокралась в свою комнату.

Ее кровать громко скрипнула, когда она со вздохом облегчения упала на нее. Раздеваться было лень. Она вытянула ноги и заложила руки за голову.

Послезавтра - последний экзамен. А после этого - целое лето свободы! Папа обещал достать путевку и отправить ее в Грузию, в горы… А, может быть, ему дадут отпуск и они поедут вместе?.. Как это было бы здорово!

Она размечталась…

А, может, и Володьке Иволгину тоже дадут отпуск, и он поедет в Грузию с ними?..

Нет, сказала себе Снежана. Пусть Володьке дадут отпуск, пусть он запросится вместе с ними! А она скажет папе, что бы он ему не разрешил! Потому что в последнее время Володька, весь такой занятой, целый майор, командир авиабригады и Герой Советского Союза, слишком редко стал у них бывать!

А, может, у него кто-то появился?

Похолодев от этой ужасной мысли, Снежана резко села на кровати.

Этого не может быть! Потому что не может быть никогда!.. Пусть только посмеет!.. Пусть только они посмеют!.. Тогда она его!.. Тогда она их!.. Тогда она!..

Но как?! Как он может?! Как он может с ней так?!.. У нее на глазах выступили слезы. Снежана уткнулась в подушку и немножко поплакала.

Так, самую чуточку!

Но слезы быстро высохли, потому что долго плакать она не умела.

Пускай делает все, что хочет! Пусть гуляет, с кем хочет! Ей абсолютно все равно! Потому что она его вовсе даже не любит!

Снежана прикусила нижнюю губу… Как же! Не любишь! Себе самой-то хотя бы не ври!.. Это он тебя не любит совсем! Он!.. А ты!.. Слезы тут льешь, дура!..

Внезапно Снежана очень разозлилась! Дура! Дура набитая! Неужели непонятно, что не нужна ты ему вовсе! Не нужна!..

Она опять заплакала. Плакала, плакала, и незаметно уснула…

Комдив тихо вошел в комнату дочери, подошел к кровати и вздохнул. Сорванец… Опять уснула одетой… Набегалась за день, и уснула в одежде, как в далеком детстве.

Волосы комдива давно посеребрила седина, но он все еще был очень крепким мужчиной. Высоким и широкоплечим. Холодный стальной взгляд его светло-серых глаз выдерживал не каждый. Горбинка на носу и резкие складки возле рта только подчеркивали силу и несгибаемость характера…

Комдиву было сорок восемь лет. Почти двадцать из них он прослужил в Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Его призвали осенью восемнадцатого. Когда разрозненные мятежи, не без помощи Антанты, переросли в полноценную Гражданскую войну.

Честно говоря, снова браться за оружие Георгий не собирался, так как к этому времени уже навоевался досыта. Тем более, что, судя по всему, стрелять предстояло не в немцев и прочих турок, а в своих же соотечественников.

Однако, деваться было некуда… Опять же паек…

На призывной комиссии Георгий невзначай упомянул о своем знакомстве с авиационными моторами и был незамедлительно направлен для прохождения службы в Красный Воздушный Флот. С легкой руки неведомого канцеляриста он попал в Первый советский дивизион истребителей. Сначала был механиком, а потом стал пилотом… Сражался с Колчаком и Юденичем, Врангелем и Пилсудским… Труса Георгий не праздновал, летал смело, и был награжден двумя орденами Красного Знамени. За беззаветную преданность делу революции и отчаянную храбрость…

А пока он воевал, любимая терпеливо ждала его и баюкала маленькую Снежку. Она родила ее суровой зимой девятнадцатого года… Холодной и многоснежной… И, наверное, поэтому назвала Снежаной…

Георгий и Наталия обвенчались за два года до Германской. Их любовь была взаимна и до скандальности романтична. Влюбившись с первого взгляда, они не могли прожить друг без друга и одного дня! И лишь война сумела их разлучить…

Но, к счастью, не навеки! Судьба хранила их, а они хранили свою любовь! И встретились снова, несмотря ни на что!.. Спустя три года…

Как им хотелось никогда уже больше не расставаться! Но, видимо, не все устали от войны! И вскоре те, кто никогда не сидел в окопах, раздули ее по новой. И опять стали погибать люди. На фронте - от пуль, штыков и сабель, а в тылу - от голода. Впрочем, во время гражданской междоусобицы фронт от тыла отличить не легко…

Георгий вовремя увез беременную жену из Петрограда в деревню, к родственникам своего боевого товарища. Лишь благодаря этому Наталии и малышке удалось выжить.

Они виделись очень редко. И все же Георгию иногда удавалось ненадолго вырваться в Петроград. Он приезжал к жене и дочке и проводил краткие мгновения в светлом раю нежной и верной любви…

Когда окончилась эта бесконечная братоубийственная война, он подумал, что, наконец-то, они заживут счастливо. Все вместе…

Увы, тяготы и бедствия военного времени подкосили и без того хрупкое здоровье его Наталии. Она долго болела и ушла, тихо и печально, оставив его в безутешной тоске, с семилетней Снежкой на руках.