— А, с-сука, нашел кого пугать! Через мост я тебя за глотку перевезу, вот так! — он схватил Демина за шею обеими руками, и Демин ощутил и злость его звериную и силу, и опять машину повело в сторону и забарабанил гравий.

— Не тронь его! — вскричала она.

— Мусора жалеешь, — проворчал Жареный, отходя. Если бы она не закричала, он бы увлекся. — Жалей, жалей, он тебе на полную катушку влепит.

У Демина дрожали руки, тягучая слюна мешала дышать, он хватал воздух открытым ртом. И откуда сила у подонка! Ведь не работал всю жизнь, не занимался спортом. Поистине «нечистая сила».

«Терпение, терпение! — твердил себе Демин, преодолевая ярость. — До моста дотянуть, до моста!». Он уже был на грани, казалось, не стал бы думать — баранку вправо и через бордюр. Машина в лепешку, из пассажиров паштет, месиво.

— Мне вас не жалко, Жареный, ни на грош! — проговорил Демин. — Мне ее жалко. — Он кивнул назад.

— А вы себя пожалейте...

Она снова перешла на вы!

— Себя пожалейте, — повторила она небрежно-наигранно, — а меня нечего, я пропащая.

Показался мост, примерно в километре. Серый асфальт плавно взмывал на него, и уже отсюда виднелась красная полоса на бетонных перилах.

«Ты испугаешься, если женщина. Себя спасешь и меня. А если ты животное... туда мне и дорога». Он верил в женщину. Надеялся на свою веру в женщину.

Чтобы жить, надо не бояться смерти. Тот, кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Так еще в средние века писали.

Но что значит «научился умирать»? Кто этому научит, какие такие учителя и в какой школе?

Адаев из «Вечерки» тоже верил, написал о ней очерк. Рассказал, как побывал в школе, что слышал от классной руководительницы. «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, — говорила Валентина Лавровна. — Она из таких. Комсомолка. В самодеятельности участвовала, грамоты получала на смотрах, и дети ее любили, каждое лето она возила малышей, как вожатая, в школьный лагерь». Классная повела Адаева в зал, показала стенды с дипломами и нашла Танин — за первое место по художественной гимнастике. «Я даже не удивляюсь ее поступку, так можете и написать, — говорила Валентина Лавровна, — благородство у нее в крови. — И в заключение добавила:—Что ни говорите, а моральный, идейно-политический стержень молодого человека формируется все-таки в школе. И мы этим гордимся. Не в семье, где родители нынче оба работают, не в семье, смею вас заверить, и тем более не на улице...»

Промелькнул перекресток дорог с голубым щитом и двумя белыми стрелками — прямо «В аэропорт», вправо «На вокзал». Прямо — это через мост, вправо — это вдоль железной дороги. Которая идет под мостом.

— И семью свою пожалейте, плакать будут. — Она пыталась его образумить, разжалобить, но говорила с усмешкой, скрывая под ней свой страх.

— Нет у меня семьи, — ответил Демин, отсекая ее надежду, и добавил мстительно:— Некому плакать. Так что «никакой трагедии», — повторил он слова Жареного. — Трагедия — это гибель достойной личности, которая много сделала для других и еще способна сделать. Я же ничего не сделал.

— Настырный, сука, Соломон-премудрый, — процедил Жареный. — Глянь сюда, падла, глянь! Вот! — Он поднес к лицу Демина свои скрюченные пальцы. — Вот тебе, сука, ошейник, протащу тебя, как бобика!

— Машина без руля перевернется и на ровном месте, — предостерег Демин, напрягая шею. И руку напряг. Правую, ближе к Жареному. «Будь свинчаткой, рука, железом, обухом», — начал внушать себе Демин.

Он придавил педаль газа до пола, машина взревела, понеслась на подъем, на мост. Он представил, как ее отбросило в угол сиденья скоростью, страхом, отчаянием, она закрыла глаза. А Жареный развернулся, подался к нему.

— Не надо, — услышал он ее голос, ощутил ее дыхание на своем затылке. — Не надо, тише... — Она положила руку ему на плечо. — Тише, прошу вас...

Демин сбросил газ, машина сразу сбавила ход, по скольку шла на подъем, включил вторую передачу и медленно, очень медленно пошел на мост.

— Так? —спросил Демин, не оборачиваясь.

Она не ответила.

— Такая скорость вас устраивает? — повторил он подчеркнуто.

Не ответила.

Демин медленно проехал мост, торжественно проехал, можно сказать, торжествующе.

— С-сука! — Жареный сплюнул в окно. — Ну и с-сука!

Он все передавал этим словом, сложную, что называется, гамму чувств. Ненависть, злость, бессилье. И жажду расправы. Он был растерян от настырности этого фраера за рулем. Чего ему надо? Дают ему четвертак ни за что, за раз плюнуть, сказал бы спасибо добрым людям. Так нет, сука, ему профессия не позволяет, должность мусора его обязывает быть стойким, не сдаваться велит, так-так, он из тех, кто умирает стоя, но он у меня еще поползает на коленях, еще запросит пощады, в ногах поваляется.

Так или примерно так размышлял Жареный, а может, и по-другому, короче и совсем не так, не дано было знать Демину.

Не дано, хотя он всякий раз, слыша о дерзком преступлении, гадал и думал — ну почему? Тяга к риску? Стремление утвердить себя? Но почему бы все эти тяги не приложить к другому? Добиваться успеха в труде, в спорте, что-то изучить, познать, что-то сделать лучше других. И тем утвердить себя.

Наивно, конечно, там нужна воля, борьба за результат, долгое время, терпение, а тут — вот оно, плохо лежит. Рискнул — и себя проверил. Или вот он, идет навстречу, честный, порядочный и открытый, аж тошнит, а я ему хлесь по роже — легче стало, и себя проверил, зауважал себя.

Так оно всегда было. Античесть, антиправо, антижизнь. До бога далеко, а черт рядом. Оттого у Фемиды и весы косо.

Демин знал, что за последние двадцать лет не регистрировались случаи выявления устойчивых воровских групп. У нас нет профессиональной преступности. Хотя остался ее жаргон. Есть вот такие, как Жареный. От какого-нибудь Пареного он узнал, где тот спрятал краденое, и туда наведался.

— Я выполнил вашу просьбу, Таня. И у меня к вам тоже есть просьба. Или пожелание — Демин поправил зеркало, но там ее не увидел, забилась в угол, прячется.

— Ну-ну? — вместо нее отозвался Жареный. — Какая же твоя просьба, мусор?

— Вы не знали, что Жареный надел браслет, то есть связал каина, перекупщика краденого, барыгу. Не знали, что он забрал казан, или воровские деньги, и кило рыжиков, то есть золота. Вы ничего-ничего не знали. А суд будет, Долгополов, и никуда вы от него не денетесь.

— А ты угадала, Татка, гад медякованный. Я его сделаю тики-так.

«Рука, рука! — твердил себе Демин. — Свинчатка, тяжесть!..»

— Помолчи! — отозвалась она.

— А ты будешь рядом стоять и сопли ему тереть!

— Заткнись! — выкрикнула она.

— Дай машинку! — приказал Жареный.

— Не дам.

— Ах ты сука! — Жареный перегнулся через спинку назад, она взвизгнула от боли, и Демин резко наотмашь ударил Жареного ребром ладони. По шее, на два пальца ниже уха, в самый раз. Если бы она смолчала, сдалась, он бы так и продолжал сидеть, вот так — нога на педали газа, руки на руле, — но она вскричала от боли, не подчинилась, и в Демине будто лопнул последний тормоз, рука сорвалась молниеносно, а в ней — вся ненависть, скопленная и внушенная, и он рубанул Жареного, как топором. Против нечистой силы чистую. Пригодилось каратэ в первый, хорошо бы, в последний раз. Жареный , обмяк, повалился на плечо Демина. Демин затормозил, выдернул брючный ремень, толкнул Жареного от себя и рывками, быстро, бешено связал, стянул ему руки.

— Возьмите, — сказала она, подавая наган рукояткой вперед.

— Минутку. — Демин откинул сиденье, толкнул Жареного на чемодан сзади.

Тихо работал двигатель на холостых оборотах. Де мин вытер мокрый лоб, почувствовал, как мгновенно вспотел весь, облился потом, рубашка прилипла к телу.

— Добро должно быть с кулаками, — машинально оправдался Демин.

Жареный замычал, открыл мутные глаза.

— Возьмите! — повторила она с нетерпением.

Демин взял наган, проверил — действительно, пять патронов, разряжать не стал, хотел сунуть его в вещевой ящик, но наган не влез, и Демин сунул его за пояс брюк.