Ах, если бы Алеша потерпел еще немного, если бы он знал, что целых три пирога добрая старушка намеривалась отдать ему, тогда все сложилось бы совсем иначе; однако Алеша ничего не знал, а желудок урчал, и эти пьянящие запахи…

Не помня себя, Алеша рванулся к прилавку, схватил два пирога и бросился в толпу, намериваясь затеряться в ней.

Купец, однако, все это время следил за мальчиком и не успел он еще отбежать и на шаг, как басистый голос чуть было не оглушил его:

— Вор, вор! Обокрали, держи мальчишку! Вор!

На Алешу этот злобный крик подействовал, словно удар дубиной по голове. Ноги его подогнулись… он рухнул на колени в грязный снег, а пироги выпали из ослабевших рук и тут же были затоптаны чьими-то ногами.

Кто-то с силой схватил его за шиворот и поставил на ноги, Алеша, весь бледно-зеленый и грязный, смотрел мутными глазами на окружающую толпу.

Сквозь ровный гул голосов прорезался один голосок, и перед Алешей предстала такая картина: чернота, грязная холодная чернота и прекрасный луговой цветок каким-то чудом расцветший в этой грязи:

— Он ни в чем не виновен! Ему холодно и голодно, злая волшебница украла у него сны и теперь он идет на север! Сжальтесь над ним!

— И эта с ним! — прокричал злой купец и схватил Ольгу, та, впрочем, и не думала никуда бежать..

Алёша рванулся к Оле, хотел пасть перед ней на колени, прощения за свою глупость просить, однако его удержали сильные руки, и кто-то пробасил над самым ухом:

— А даром, что тощий хлопец — вон как дрыгается…

Двое удерживало Алешу, и ещё с десяток — окружало одноглазого, руки и ноги которого уже были сцеплены кандалами, и который бешено сверкал единственным своим глазом, выкрикивал страшные проклятья, пытался вырваться, и видно было, как напрягаются его могучие мускулы — но всё тщетно. Перед ним высился молодой, краснощёкий начальник этого отряда, и выглядел торжествующе:

— Ну что, попался? Ага — остался теперь Соловей без своего Свиста!..

Тот кого назвали Свистом бешено к нему дёрнулся, прохрипел:

— Ничего — мы ещё посчитаемся!..

Но Алеша уже ничего этого видел — он вновь провалился в холодную тьму Мёртвого Мира…

В Мертвом мире Алеша не чувствовал голода, но душевная боль осталась и даже еще больше увеличилась в нем. Вновь он стоял прислонившись спиной к стене, а лицом повернувшись во тьму непроглядную, леденящую. Плотная эта тьма хлынула к нему в легкие, наполнила их ледяными иглами, заставила Алешу закашляться.

О как это было ужасно — стоять лицом неведомо к чему, а еще страшнее было сделать хоть один шаг — у Алеши крик рвался, когда он представлял себе, как сделает он этот шаг и навек сгинет во мраке…

Алеша закрыл глаза и стал вспоминать Ольгу… Тут к ужасу своему он понял, что не может вспомнить даже её лицо… "Как же так?!!". Он обхватил голову и застонал:

— Я ведь видел ее, кажется совсем недавно, слышал ее голос… как же так… о, как это ужасно… но почему… неужели, это тьма что леденит мою грудь, или, быть может, медальон…

Как же он хотел Олю вспомнить, как хотел чтобы вновь зазвучал ее голос и прорезал эту темную тину… Он боролся с отчаянием; зубы скрежетали… Мученье было столь велико, что судорога свела его тело и он повалился и завопил, не слыша своего голоса:

— Ольга!!!

Крик его не оставил после себя ничего — он умер тут же, был поглощен во тьму. Он остался лежать и не было у него уже сил ни кричать, ни вставать; он просто лежал и медленно превращался в ледышку.

Сколько он так пролежал неизвестно, только, когда сверху вдруг раздался пронзительный скрежет и грохот, он уже почти не чувствовал своего тела и в голова его была наполнена льдом. Но вот пришел этот пронзительный скрежет и грохот и заставил Алешу встрепенуться…

Вслед за грохотом раздался хлопок. Мальчик почувствовал поселившимся в нем волчьим чутьем: что-то падает на него сверху.

Все это подействовало на него словно живая вода на умирающего; он сделал шаг назад, к стене, а затем еще несколько шагов вдоль стены в сторону. Потом, он ощутил слабое колебанье тьмы вокруг себя. Юноша протянул руку навстречу источнику этого колыханья и тут же отдернул ее назад — это «что-то» пребольно кольнуло его и осело ниже, к самому дну.

А вскоре вслед за этим раздался голос Чунга:

— Алеча, где же ты?!

Голос долетал сверху и был прекрасно слышен.

Алеша закричал Чунгу в ответ и голос его растворился во тьме. Алеша вновь закашлялся; грудь его болела. И вновь звал его Чунг:

— Я здесь, у черного тумана! Где ты, Алеча?!

Прекрасно слышны были его шаги, а затем негромкий голос:

— Он сейчас в том мире… Что ж, наверное, придется мне его подождать.

Вновь раздались его шаги, на этот раз Алеше показалось, что совсем рядом, стоит только руку протянуть и…

Раздалось бормотанье Чунга:

— Что ж это за туман? Посмотреть, что ли? Все равно потом придется через него продираться.

Послышался всплеск, или что-то очень похожее на всплеск, а затем Чунгов испуганный голос:

— А-а! Отпусти, отпусти!

Затем все замолкло, вновь наступила тишина. Но Алеша почувствовал, как напряглась вокруг него тьма, как сгустилась, как задрожала, борясь с Чунгом. "Теперь только бы нам не потеряться."

Алеша осторожно сделал пару шагов вдоль стены, и снова вытянул перед собою руки. Долго ждать не пришлось: что-то коснулось его руки, потом ударило — это Чунг извивался и барахтался. Тогда Алеша рванулся к нему и схватил…

Алеша даже и не представлял, как он напугал Чунга: ведь он то знал, что это Чунг погружается, а Чунг, и без того напуганный до смерти, ничего вокруг не видя, вдруг почувствовал, что его кто крепко-накрепко схватил. Воображение тут же нарисовало облик чудища, обитавшего в этой тьме…

Чунг рванулся в сторону, но его крепко держали… Чунг затрепыхался, и вспомнив свои охотничьи навыки, потянулся к висячему на боку кинжалу. Плохо бы все это кончилось, но вот лица его коснулась рука — Чунг, правда, подумал, что это вовсе не рука, а один из отростков чудовища, который тянется его удушить и потому он укусил его с остервененьем.

Алеша вскрикнул, но тут же вновь провел по лицу Чунга, желая удостовериться, что это действительно его друг. А Чунг уже выхватил свой кинжал и намеривался уж ударить по воображаемому чудовищу, как остановился, поняв, что вовсе не чудовище к нему тянется, а друг — дорогой друг "Алеча".

Тут уж и Чунг вытянул свои руки, нащупал Алешу, закричал что-то, но голоса своего не услышал, не услышал его и Алеша. Зато он чувствовал, как рука друга провела по его лицу… Алеша, не помня себя от радости, схватился за эту совершенно невидимую руку, засмеялся даже и… вновь закашлялся. И хоть само по себе место это было ужасно и не могло ни чего внушать в нем радость и веселье, а напротив все внушало отчаяние, все же Алеша испытывал огромное облегченье — после того, как он уже почти смирился со своей смертью, после того, как в нем уже не оставалось сил бороться — ибо не было в его уставшем теле сил и смелости идти в одиночестве сквозь тьму — после всего этого рядом вновь был друг. Теперь Алешу переполняла радость — просто от знания того, что они прекрасно сейчас понимают друг друга без всяких слов; и он знал, что не придется ему лежать больше без движенья на дне этого болота — рука об руку они будут пробиваться вперед… И потому во тьме он обнял Чунга, и хоть знал, что тот ничего не услышит, все ж произнес:

— Друг мой! — всего лишь эти два слова, но в них он вложил всю свою душу.

Потом, не медля ни минуты, они двинулись от стены вглубь тьмы. Каждый шаг давался им с трудом, причем немалым, приходилось всем своим телом надавливать вперед, чтобы продвинуться еще немного.

Время здесь тянулось ужасающе медленно, словно бы и секунды увязали в этой черной топи. Алеше казалось, что они идут уже очень, очень долго и в то же время сделали всего лишь несколько шагов от стены. Но Чунг тащил его вперед, а иногда и Алеша тащил Чунга за собой…