В 1853 г. 27-летний Е. И. Якушкин выхлопотал себе командировку в Сибирь, где впервые увидел своего отца и познакомился с разделявшими его ссылку в Ялуторовске Иваном Ивановичем Пущиным, Матвеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом, Евгением Петровичем Оболенским и другими.

Ссыльным он, судя по всему, очень понравился: и в ту пору и позже декабристы всегда видят в молодом Якушкине близкого, даже родного человека, члена «Ялуторовской семьи».

Так устанавливалась непосредственная связь московского кружка и последних декабристов, доживавших тридцатилетнюю ссылку.

Летом 1855 г., как раз в ту пору, когда Герцен занимался первой книгой «Полярной звезды», два члена московского кружка пустились в путь. В начале августа Евгений Иванович Якушкин, добившись во второй раз сибирской командировки, отправился на восток. В Нижнем Новгороде он договорился о встрече с М. С. Щепкиным, вместе с П. В. Анненковым смотрел его игру в тамошнем театре, а затем пустился в длинную, более чем полугодовую, дорогу (сквозь все декабристские поселения на Иркутск, где в это время лечился отец, И. Д. Якушкин). Евгений Якушкин вез последние новости: о битве за Севастополь, об ожидаемой амнистии и, конечно, о новом замысле Герцена.

А несколько раньше из Москвы в прямо противоположном направлении выехал Павел Лукич Пикулин. Хотя война еще не кончилась, но, поскольку известный врач и преподаватель университета объявил, что едет на лечение в Вену, столицу нейтральной Австрии, бдительная власть не усмотрела в этой поездке ничего особенного.

На прощание Никулина обняли друзья. Тяжело больной пациент его Тимофей Николаевич Грановский и Николай Христофорович Кетчер передают письмо и умоляют доктора быть максимально осторожным; им известны все три тайны этой поездки, но если бы чиновники и жандармы узнали хотя бы об одной, то доктору не миновать ссылки, тюрьмы или чего худшего.

Первая его тайна была в том, куда он на самом деле ехал: он отправлялся в Лондон, столицу воюющего с Россией государства.

Вторая тайна путешествия — к кому он ехал: к Александру Герцену, чье имя уж пять лет запрещалось произносить в пределах Российской империи.

Третья тайна Павла Лукича Пикулина — это сама цель поездки. Доктор вез Герцену кроме писем еще и тетрадь запрещенных стихов, скопированную, вероятно, «Христофорычем» или кем-либо из молодых (Евгений Иванович Якушкин уже в эту пору серьезно занимался Пушкиным).

Очевидно, в середине июля 1855 г. из Москвы передали Марии Каспаровне Рейхель, что доктор едет через Вену. Во всяком случае Герцен отвечал М. К. Рейхель: «Господина из Вены жду с нетерпением <…>, смертельно хочется видеть» (XXV, 282). Хотя Герцен пишет М. К. Рейхель в Париж, но все же опасается лишних глаз да ушей и предпочитает не называть фамилии долгожданного путешественника. Позже он продолжает величать его «Венским», в память того маршрута, которым доктор ехал.

Проходят недели ожидания. Первая «Полярная звезда» уж вот-вот выйдет, а Павла Лукича все нет, и Герцен все не догадывается, что ему везут. Но вот наступает 16 августа. Доктор из Москвы, не знающий почти ни слова по-английски, благополучно достигает берегов вражеской державы (благо паспортов не спрашивают) и попадает в объятия «москвича» Герцена, с которым виделся много лет назад. В «Былом и думах» Герцен писал о докторе В-ском (т. е. «Венском»), который был для него «настоящим голубем ковчега с маслиной во рту <…>. Вести, привезенные Щепкиным, были мрачны; он сам был в печальном настроении. В-ский смеялся с утра до вечера, показывая свои белейшие зубы <…> Правда, он же привез плохие новости о здоровье Грановского и Огарева, но и это потерялось в яркой картине проснувшегося общества, которого он сам был образчиком» (XI, 298).

Спустя почти сто лет в Пражской коллекции материалов Герцена и Огарева специалисты обнаружили то самое письмо, которое было доставлено Никулиным из Москвы. Письмо без обращения и подписи (на случай конфискации).

Почерком Т. Н. Грановского: «Годы прошли с тех пор, как мы слышали в последний раз живое слово об тебе. Отвечать не было возможности. Над всеми здешними друзьями твоими висела туча, которая едва рассеялась <…>. Наши матросы и солдаты славно умирают в Крыму, но жить здесь никто не умеет. Многое услышишь от П.» (т. е. Пикулина).

Грановский писал еще о том, что надеется увидеться, «может быть, через год», но при этом нападал на некоторые сочинения Герцена, «которые дошли и к нам с большим трудом и в большой тайне». Он находил, что разочарование Герцена в западном мире чрезмерно, так же как и его надежды на внутренние силы самой России.

Вслед за тем несколько строк рукою Кетчера: «Да, сильно и горько чувствуют друзья твои, что тебя недостает нам. Скверно, тягостно и мучительно положение их в бесплодной и неприязненной или совершенно индифферентной стране; но я уверен, что тебе еще тягостнее, даже и в благодетельных климатах. Что там ни говори, а я убежден, что ты сросся с нами, как мы с тобой; что нас не заменит тебе никто — ни самая горячечная деятельность, в которую ты бросаешься. Если 6 ты был с нами или мы с тобой, ты поспорил бы, поругался, поставил бы несколько бутылок шампанского за прочет и, наверное, не напечатал бы многого или напечатал бы, да не так. И мы не доходили бы так часто до временной апатии. Податель, мой сынишка, передаст тебе все живее и даже представит в лицах».

Пикулин гостит неделю, рассказывает, расспрашивает, «представляет в лицах». Герцен не хочет спорить с некоторыми укорами и намеками насчет его деятельности, пришедшими из Москвы. Он радостно извещает Марию Каспаровну Рейхель: «С прошлого четверга живет здесь венский гость. Это первый дельный и живой человек со стран гиперборейских. Я очень и очень доволен посещением. Все живы и живее, нежели себя представляют» (XXV, 296).

«С половины прошлого года все переменилось, — писал Герцен в начале 1856 г. — Слова горячей симпатии, живого участия, дружеского одобрения стали доходить до меня» (ПЗ, II, 248).

Это, конечно, о Пикулине. В литературе неоднократно встречаются указания на то, что первая книга «Полярной звезды» вышла в начале августа 1855 г. (см. XII, 536 комм.) Однако это неточно, и для нас очень важно установить более правильную дату. 15 августа 1855 г. Герцен писал Ж. Мишле: «„Полярная звезда“ выйдет только 20-го» (XXV, 295). Значит, она вышла именно в те дни, когда гостил «Венский». В «Полярной звезде», в самом конце (после оглавления), имеются строки, явно добавленные «в последнюю минуту»: «Книжка наша была уже отпечатана, когда мы получили тетрадь стихотворений Пушкина, Лермонтова и Полежаева. Часть их поместим в следующих книгах. Мы не знаем меры благодарности за эту присылку… Наконец-то! Наконец-то!» (ПЗ, 1, 232).

Ясно, что именно П. Л. Пикулин доставил эти стихотворения.

22 августа доктор прощается и пускается в далекий обратный путь — в Москву. Он везет письмо Герцена: «Ну спасибо… спасибо вам. Это первый теплый, светлый луч после долгой темной ночи с кошмаром…» (XXV, 297).

Но храбрый «сынишка» захватил не только письмо. Из переписки с М. К. Рейхель в сентябре 1855 г. видно, как Герцен беспокоится, не попался ли доктор жандармам или таможенникам: «Теперь одно — получить весть о Венском — так сердце и замирает, иногда ночью вздумаю и озябну» (письмо от 20 сентября, XXV, 300).

А через пять дней Герцен в восторге: «Ваше письмо с приложением произвело в Вентноре, т. е. в моей норе, радость несказанную. Итак, сошло с рук. Вот вам и алгвазилы <…>. Теперь вы, должно быть, получите через некоторое время адрес купца, к которому я могу относиться по книжным делам» (XXV, 301).