Я знала Шрагу, мы играли в орехи и в прятки, пока он не вырос и не начал учить Гемору[13] . С тех пор как нас обручили, я видела его каждую субботу. Он приходил к моему отцу и повторял в его присутствии все, что он учил за неделю. Мама давала мне в руки сладости, и я ставила их перед отцом, а он гладил меня по щеке и улыбался жениху.

Тем временем начались приготовления к свадьбе. Отец Шраги сам написал для него тефиллин, мой отец купил ему талит, а я сшила мешочек для тефиллин и большой – для субботнего талита.

В одну из суббот, недели за четыре до того, как была назначена свадьба, Шрага не пришел к отцу. После минхи[14] отец спросил о нем в синагоге, и ему сказали, что он уехал. Куда уехал? Он уехал к хасидскому ребе. Отец Шраги взял сына с собой, чтобы он мог получить благословение ребе перед тем, как в первый раз надеть талит и тефиллин. От этого известия у отца в глазах потемнело. Он не знал, что отец Шраги принадлежит к "секте"[15] . Он скрывал свою принадлежность к хасидам, ибо тогда они еще подвергались унижениям и преследованиям. А мой отец стоял во главе их гонителей, и хасиды для него были как бы и не евреи. После авдолы[16] отец разорвал тноим[17] и обрывки послал в дом Шраги. Во вторник Шрага с отцом вернулись из поездки и пришли к моему отцу. Тот прогнал их с позором. И Шрага поклялся, что никогда не простит, а отец даже не считал нужным просить у Шраги прощение, хотя и знал, что если возвращают тнаим, следует просить прощение. И когда мама умоляла его помириться со Шрагой, отец смеялся. Он сказал: только ты этой секты не бойся. Так ничтожны были хасиды в его глазах, что он пренебрег тем, что все строго соблюдают.

Все было готово к свадьбе. Дом был полон мешков с мукой и бочек меда, приглашены были женщины чтобы печь халы и пироги. Словом, все было готово к хупе. Не хватало только жениха. Отец позвал свата, и мне нашли другого жениха, и с ним я пошла под хупу.

Я не знаю, что дальше случилось со Шрагой, отец строго запретил всем в доме произносить его имя. Много времени спустя я слышала, что он и вся их семья переехали в другой город, потому что жить им стало невозможно. С того дня как отец расстроил свадьбу, их уже не вызывали читать Тору, даже в Симхат Тора. Дома у себя собирать миньян[18] они тоже не могли, ибо отец как глава общины запретил. Если бы они не переехали в другой город, где их вызывали читать Тору, они бы не выдержали.

Через три года после свадьбы я родила мальчика. Еще через два года снова родился сын. И еще через два года – дочь.

Годы спокойно текли, мы жили в достатке. Дети росли хорошо, и мы с мужем, благословенной памяти, только радовались. Я забыла Шрагу, забыла, что не получила от него письма с прощением.

Отец и мать ушли в другой мир. Перед смертью отец, благословенной памяти, передал все дела сыновьям и мужьям дочерей и наказал жить дружно. Дела шли хорошо, нашу семью уважали. Для сыновей мы держали хороших меламедов[19] , а для дочери я взяла учительницу-нееврейку. В те времена б-гобоязненные люди избегали брать еврейских учителей, всех их считали безбожниками.

Меламедов мой муж приглашал из других городов, потому что местные меламеды вынуждены брать любых учеников, независимо от их поведения. Если же меламед приглашен из другого города, он должен считаться с хозяином и не берет учеников без разбора. Так как все они были холостыми, они ели в субботу за нашим столом. Мой муж, который, несмотря на свою занятость, никогда не переставал в назначенные часы дня заниматься изучением Торы, был всегда рад такому гостю, потому что мог услышать от него слова Торы. А я и дети были рады услышать пение гостя за столом. Мы не знали, что гость наш хасид и что это хасидское пение. Во всем остальном он вел себя так же, как и все известные нам евреи. Однажды в субботний вечер, закончив, наш меламед начал петь, прикрыв глаза, удивительно красивую мелодию, от которой сладостно ныла душа. Мой муж спросил меламеда: где найти такую набожность? Меламед прошептал: поезжайте к нашему ребе, да продлятся его годы, и найдете в десять раз больше. Через несколько дней мой муж попал в тот город, где жил ребе меламеда. Он привез оттуда новые обычаи, каких я не видела в доме отца. Я знала, что это хасидские обычаи. И я думала про себя: кто снимет прах с глаз отца, он выгнал Шрагу за то, что тот был хасидом, а муж, которого он мне дал вместо Шраги, пошел по тому же пути. Если все это не происходит во искупление греха, то я уже не знаю, зачем.

Мой брат и муж сестры видели все это и ничего не говорили. Пришло новое поколение, и теперь человеку уже не приходилось стыдиться родственников-хасидов. За это время в городе появилось много богатых женихов из других мест, и они следовали хасидским обычаям. Они основали хасидскую синагогу и открыто посещали своих ребе. Мой муж не стал молиться в хасидской синагоге, но вел он себя как хасид, приучал к хасидизму детей и время от времени ездил к ребе.

За год до того как наш сын достиг возраста бар-мицвы[20] , мир поразила чума и многие заболели, спаси Г-сподь. Не было дома, где бы кто-нибудь не заболел. Настигла беда и нас, и старший сын заболел. В конце концов сжалился над нами Всевышний, но ненадолго. Выздоровев, он начал учить законы о тефиллин по большому "Шулхан оруху"[21] , а я радовалась, что хасидизм не отдалил его от учебы.

Однажды встал утром наш сын, и пошел в синагогу, и встретил там человека, облаченного, как покойник, в тахрихим[22] . Человек этот не был мертв, он был не в своем уме, спаси нас Г-сподь, и делал странные вещи. Испугался мальчик, и ушла из него душа. С трудом вернули его к жизни. К жизни, но недолгой. С тех пор он начал угасать, как свечка на исходе Судного Дня. Не успел он надеть тефиллин, как изошла душа его, и он умер.

Я сидела семь траурных дней и думала. Мой сын умер на исходе субботы после гавдалы, за тридцать дней до бар-мицвы. И на исходе субботы после гавдалы, за тридцать дней до того, как мы со Шрагой должны были вступить под балдахин хупы, отец разорвал тнаим. Я сопоставляла дни, и меня леденил ужас. Два несчастья произошли в тот же день и в тот же час. Даже если это случайность, об этом следовало подумать.