Между тем вскрыли очередную пачку билетов и продолжили подсчет голосов: первый голос был за меня, затем девять билетов за Колфорда. Теперь вопрос о кандидате уже совершенно утратил всякий интерес, так как результат, казалось, был ясен всем. Послышался шепот поздравлений и сочувствий. Чиновник продолжал считать. Чтобы одержать верх, из сорока оставшихся голосов двадцать два должны быть за меня, а это казалось абсолютно невозможным.

Счетчик продолжал вслух:

– Десять голосов за Терна, один – за Колфорда… шесть… десять… пятнадцать – за Терна.

Говор в толпе присутствующих снова замер; все стали прислушиваться к счету; на лицах отразилось напряженное ожидание. Оставалось всего четырнадцать записок; и еще одиннадцать голосов мне были необходимы, чтобы взять верх над моим противником.

– Шестнадцать… восемнадцать… двадцать – за Терна, – продолжал чиновник-счетчик, и всеобщее напряжение становилось все заметнее и заметнее.

Еще два голоса за меня, и сэр Томас Колфорд останется за флангом… Все взгляды были устремлены на руки счетчика; по правую и левую его руки возвышались груды бумажек, справа – за Колфорда, слева – за меня.

– Двадцать один – за Терна, – продолжал счетчик, – двадцать два.

И билетик снова ложился налево.

– Клянусь Небом, вы его побили! – воскликнул Стивен Стронг. Осталось еще семь билетиков.

– Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять – за Терна! – раздавался голос чиновника. – Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять – за Терна, все за Терна.

В этот момент из груди Стронга вырвался сиплый, почти нечеловеческий крик:

– Наша взяла! Браво, антивакцинисты! – И он без чувств упал навзничь.

Я склонился над ним, разорвал ворот его рубашки. В это время агент консерваторов потребовал от имени сэра Томаса Колфорда, чтобы подсчет был проверен еще раз.

Я при этом не присутствовал, пытаясь вместе с другим доктором привести Стивена Стронга в чувство в одной из маленьких комнат, смежных с большой залой. Мы немедленно вызвали его жену. Войдя в комнату, она взглянула на больного мужа, затем перевела на меня вопросительный взгляд.

– Он еще дышит! – ответил я.

Маленькая женщина молча присела на край ближайшего стула и, молитвенно сложив руки, произнесла тихим покорным голосом:

– Если на то воля Господня, мой дорогой Стивен будет жив, а если нет на то воли Божьей, то он умрет!

Эту самую фразу она повторяла время от времени все тем же покорным тоном, пока не наступил конец.

По прошествии двух часов кто-то постучался в дверь.

– Уйдите! – крикнул я.

Но стучавший не желал уходить, так что я принужден был отворить ему дверь. Это был мой агент, который взволнованным голосом шепнул мне:

– Счет был совершенно верен: у вас на семь голосов больше!

– Хорошо, – ответил я, – скажите, чтобы прислали сюда еще спирту!

Стивен Стронг приоткрыл глаза, и в тот же момент до нас донесся торжествующий крик толпы, собравшейся на площади в ожидании результатов выборов. Этот крик приветствовал лорда-мэра, который, согласно обычаю, с балкона ратуши объявил народу результаты.

Умирающий устремил на меня вопросительный взгляд, так как уже не мог говорить. Я постарался объяснить ему, что избран большинством голосов, но он не понимал меня. Тогда мне в голову пришла счастливая мысль: я поднял с пола голубую розетку консерваторов, затем снял с груди розетку радикалов и, держа их в руках перед глазами умирающего, поднял вверх оранжевую розетку радикалов, а голубую бросил на пол.

Он понял мой маневр. Улыбка на мгновение скривила его изменившееся лицо, и с последним предсмертным усилием он прошептал:

– Браво, антивакцинисты!

Затем он закрыл глаза, и мне показалось, что наступил конец. Но в следующий момент он снова раскрыл их и посмотрел в упор сперва на меня, потом на свою жену, сопровождая этот взгляд едва приметным движением головы. Я не понял значения этого взгляда, но жена поспешила ответить:

– Не тревожься, Стивен, я тебя понимаю!

Еще минута – и все было кончено.

Так как у страха глаза велики, то мое избрание в глазах правительства приняло вид грозного предостережения. Газеты говорили довольно свободно о «знамениях времени», о «торжестве радикалов» и «силе и значении антивакцинистов», вселяя страх в робкие сердца консерваторов.

Незаметно мне удалось добиться назначения особой комиссии для обсуждения вопроса об антивакцинации, и билль об упразднении закона об обязательной прививке был внесен на рассмотрение в парламент.

Первоначально он был препровожден в постоянный комитет и в конце концов поступил на обсуждение палаты.

Тогда начались горячие прения. Даже председатель палаты произнес по этому поводу блистательную речь. Странно лишь, что хотя девяносто девять из каждых ста членов палаты общин были глубоко убеждены в необходимости оспенных прививок, ни один из них не решился протестовать против билля. Очевидно, урок, данный Денчестером, не пропал даром, и потому, как бы ни относились они к этому вопросу, все были уверены, что, заявив о своем неодобрении, лишатся половины голосов на следующих выборах. Билль этот прошел также палату лордов и стал парламентским актом.

Глубоко убежденное в том, что принудительная вакцинация необходима, правительство тем не менее предоставило отцам и матерям, в угоду их личным предрассудкам, право подвергать своих беззащитных детей опасности ужаснейшей болезни и даже смерти.

Карьера моя в течение многих лет была исключительным рядом удач и успеха во всех отношениях. Карьера блестящая и почетная, но вынуждавшая меня к большим расходам.

Я, конечно, не имел ни времени, ни возможности заниматься медицинской практикой, и если смог продержаться столько лет в парламенте, то только благодаря щедрости моего покойного друга Стивена Стронга.

Когда он умер, то оказалось, что он еще богаче, чем думали. Кроме недвижимой собственности в виде магазинов, складов товара, домов и земли, он оставил деньгами сто девяносто тысяч фунтов. За исключением тех десяти тысяч фунтов, положенных на мое имя, все остальное было безраздельно завещано им жене, которая могла распоряжаться наследством по своему усмотрению.

Я узнал об этом от самой миссис Стронг, когда возвращался вместе с нею с похорон моего друга.

– Мой дорогой Стивен оставил вам только десять тысяч фунтов, доктор, – сказала она, покачав головой. – Без сомнения, если бы Бог дал моему бедному Стивену время распорядиться, он оказался бы более щедрым по отношению к вам. Зная, как высоко он ценил вас, и помня, что вы в угоду ему отказались от призвания и посвятили себя делу той партии, чьим горячим сторонником он был, я уверена, он хотел, чтобы я обеспечила вас материально, как это сделал бы он сам, останься он жив. Именно это он и хотел сказать мне, когда смотрел на меня так упорно перед смертью. Я догадалась по его глазам. И потому, доктор, пока я имею хоть что-нибудь, вы никогда не будете нуждаться. Я отлично понимаю, что член парламента – немалая фигура и должен жить согласно своему положению, а на это нужно немало денег. Но я полагаю, что если я ограничу свои личные расходы пятьюстами фунтами в год и выделю еще тысячу фунтов в фонд антивакцинистов и на общество противников намордников для собак, да еще на общество отыскания десяти исчезнувших колен израилевых, то смогу ежегодно выделять вам до тысячи двухсот фунтов.

– Но позвольте, миссис Стронг, я не имею никакого права рассчитывать на какую-либо поддержку с вашей стороны!

– Доктор, я только исполняю волю моего дорогого Стивена! Он желал, чтобы я, располагая его же деньгами, которые послал ему Господь, обеспечила вас, быть может именно для того, чтобы дать возможность такому талантливому человеку, как вы, свергнуть тиранию правительства.

Я не стал больше возражать, и с тех пор раз в полгода, первого января и первого июля, аккуратно получал назначенную ею сумму.