Какую девушку не волнует ее судьба в супружестве?! Но выбор своего отца Саломия восприняла как волю Божию. Теперь, покорная родительскому благословению, она шла навстречу своей судьбе с трепетным замиранием сердца.

Вслед за невестой шли ее братья, отец и родственники. Иосифа, мужа, славного своим благочестием и добротою души, знали далеко за пределами его родного города. Сейчас он пребывал в глубокой задумчивости. Его жена Саломия умерла, когда дочери, названной в честь матери, едва минуло девять лет. Ему самому шел уже шестой десяток и о женитьбе после смерти любимой жены он не помышлял. Все домашнее хозяйство, а заодно и забота о младших братьях лежала на плечах Саломии. Справлялась она с хозяйством неплохо. Но когда Саломии минул тринадцатый год, Иосиф стал подбирать ей жениха. Как ни грустно было расставаться с дочерью, заменившей своим братьям мать, но нехорошо девушку, пришедшую в возраст невесты, задерживать в доме[6]. Тем более такая красавица, как Саломия, недостатка в женихах не имела. Да и второй его дочери, Марии, уже минуло одиннадцать и в хозяйских делах она справлялась не хуже своей сестры. Пройдет два-три года, надо будет и о ее судьбе думать. Вместе с сыновьями в доме Иосифа воспитывался его младший брат Клеопа, рожденный второй женой отца, на которой тот женился уже в преклонном возрасте, после того как овдовел. Клеопа был ровесником старшего сына Иосифа, пятнадцатилетнего Иакова. Обучив обоих мальчиков своему ремеслу, стареющий Иосиф брал неплохие подряды на строительство[7], что позволяло содержать семью в достатке. Иосиф не мог не заметить, что между Клеопой и его дочерью Марией установились особые дружеские чувства. Вот и подумалось ему: «А не поженить ли мне через пару лет этих молодых людей[8]? Решились бы многие затруднения. И хозяйка при доме, и незаменимый в делах строительства Клеопа рядом».

Между тем в доме Зеведея заслышали приближение свадебной процессии и вышли навстречу невесте. Зеведей, облаченный в лучшие, праздничные одежды, шел в окружении своих молодых друзей. Возле дома была сооружена хупа[9], напоминающая собой полотняную арку украшенную цветами. Жениха провели мимо хупы навстречу невесте. «Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его», — пели девушки, подводя к нему Саломию. Зеведей впервые видел свою невесту и теперь, глядя на вспыхнувшее румянцем красивое лицо Саломии, сам разволновался, так что не сразу вспомнил ритуальные слова, с которыми должен был обратиться к невесте перед обрядом обручения. Наконец он овладел собой и, разжав кулак, протянул на ладони три серебряные монеты. Прерывающимся от волнения голосом он произнес:

— Саломия, будь мне женой, по закону Моисея и народа Израильского.

Саломия еще больше зарделась и, не поднимая взор на жениха, молча взяла с его вспотевшей ладони влажные монеты, что означало ее согласие на вступление в брак[10]. Жених облегченно вздохнул, как будто бы проделал тяжелую работу. Саломия невольно при вздохе жениха слегка улыбнулась и покосилась на него исподлобья. Зеведей нахмурился.

Друзья повели жениха к хупе. Когда ставили его под символический шатер, они произнесли:

— Да будет благословен каждый приходящий сюда!

Следом под хупу подруги подвели Саломию с такими же пожеланиями и стали обводить ее вокруг жениха с пением: «Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблони; там я окажу ласки мои тебе»[11]. Обведя невесту в третий раз вокруг Зеведея, девушки поставили Саломию по правую сторону от него и надели на голову невесты толстое покрывало. Все повернулись лицом к востоку. К ним подошел начальник синагоги, седовласый старец Самуил. Зеведей, как и полагается, взял свою нареченную за руки. Девичьи руки трепетали в его жестких больших ладонях. Зеведей почувствовал этот трепет и легонько сжал их. На него глянули благодарные глаза Саломии.

Старцу Самуилу в руки подали чашу с вином. Он строгим взглядом из-под лохматых седых бровей обвел жениха и невесту и чуть надтреснутым голосом торжественно произнес:

— Пусть имя Господа будет благословенно отныне и вовеки! Да ведет Он нас по путям праведности и услышит благословение сынов Моисея, сынов Аарона! Благословен Бог Израилев, создавший плод виноградной лозы.

При этих словах Самуил дал новобрачным испить вина из чаши.

Стали читать брачный договор. В нем исчислялось имущество Зеведеея. Дом в Капернауме и еще один дом в Иерусалиме, три лодки, несколько рыбачьих сетей. В этом же договоре перечислялось приданое невесты. Затем было еще семь чаш с благословениями и пожеланиями родственников. Саломия уже не вникала в смысл произносимых слов, и все дальнейшие обряды проходили для нее словно во сне. Она даже не сразу сообразила, что они с Зеведеем уже сидят в комнате совершенно одни. Сюда их завели по древнему обычаю, на несколько минут, чтобы засвидетельствовать их единение как законных супругов. Они сидели молча, не поднимая глаз. Нарушил молчание Зеведей:

— Когда ты родишь мне сыновей, — сказал он, — я научу их ловить рыбу, — он немного помолчал и добавил: — Они будут хорошими рыбаками и в доме нашем всегда будет достаток.

Саломии тоже захотелось что-нибудь сказать, но в это время в комнату ватагой влетела молодежь и повлекла новобрачных к праздничному столу. Шумные свадебные застолья продолжались, как и полагается в хороших домах, все семь дней[12]. А на восьмой день лодки Зеведея уже были далеко от берега Генисаретского озера. Молодая хозяйка осталась дома дожидаться мужа. 

Блаженное состояние между бодрствованием и дремотою, предваряющее сон, замедлило течение беспокойных мыслей Ирода. Оно сделало их вязкими, тягучими, готовыми вот-вот застыть в бесформенной массе чего-то уже неопределенного и неволнующего, безразличного. Царь облегченно вздохнул и прикрыл глаза. Но в следующее мгновение неясная тревога острой иглой вонзилась в сердце, и сон отлетел, как вспугнутая птица. Из груди Ирода вырвался стон, скорее похожий на рычание раненого зверя, в котором одновременно выражалось чувство отчаяния и досады. Какое- то время царь ворочался на своем ложе, словно от перемены положения тела душа могла обрести покой. Но осознав бесплодность этой попытки, улегся на спину и застыл, дав своим тяжелым думам свободное течение. И было от чего.

При императоре Августе, мудром администраторе и расчетливом политике, Ирод наконец-то достиг вершин славы и власти в Иудее. Это все далось ему нелегко. Более тридцати лет царь, не жалея своих сил, трудился над упрочнением престола и обустройством государства. Воевал, возводил крепости и строил порты. Подавлял выступления недовольных. В угоду религиозному рвению иудеев перестроил храм в Иерусалиме и все равно не добился их любви. Зато сумел угодить Риму. Строил ипподромы и театры, проявлял искусство дипломатии и щедрость к городам Римской империи. И пусть в Риме ему так до конца и не доверяют, зато уважают и ценят как своего верного сателлита. «А что до любви иудеев, — с досадой размышлял Ирод, — так им Сам Бог не сможет угодить. Пусть не любят, зато боятся». Теперь бы на старости лет жить и радоваться этой жизни. Но словно нож в спину — заговор в собственной семье. И от кого? От сыновей. От любимых сыновей, рожденных от Мариамны из рода Хасмонейской[13] царской династии. Восстают на родного отца те, кому он намеревался передать царство. Ирод вновь глухо застонал и заскрежетал зубами. «О! Если подтвердится, что это письмо о заговоре не подлог, клянусь престолом Яхве, им не жить. Уничтожу, как диких зверей, а прах развею по ветру».