Шумно выдыхаю, задрав лицо с закрытыми глазами к потолку и всеми силами моля, чтобы он упал на меня и раздавил, к чертям собачьим.

– Я училась в художественной академии Детройта и там встретила парня. Думала, что у нас все будет хорошо, тем более он клялся, будто после выпуска мы сразу поженимся. Я любила уголь и наслаждалась маслом, он шел тропой акварели. Я была не из тех дурочек, что верят на слово парням, но даже не могла подумать, что после того, как он узнает о моей беременности, то так быстро свалит. Попросту перестал со мной общаться, перед тем сказав, что раз я решила оставить ребенка, то он не хочет иметь к этому никакого дела, – спокойно дышу, зная, что это меня не задевает уже давно. Глаза мои открываются, и так же спокойно смотрю на доктора. – Мне пришлось взять академический отпуск, чтобы родить и несколько месяцев побыть с малышом. Семья скептично отнеслась к моему приезду домой. Но они готовы были помогать мне. Беременность шла хорошо, роды прошли обычные, без осложнений. Сын, даже успел полежать у меня на груди и, – в горле перехватывает, и несколько секунд я пытаюсь восстановить дыхание, и каждое следующее слово дается мне с трудом, – первый раз приложиться к ней, а потом…я не знаю. Он вдруг начал задыхаться и…и…его унесли от меня.

Я умолкаю не в силах больше говорить и, прикладывая дрожащие холодные пальцы ко рту, зажмуриваюсь.

– А потом ты узнала о…

– Да, – с трудом сдерживаю все те чувства, что горячей волной разливаются по венам.

Я помню это так же отчетливо, как сегодняшний день. Помню маленький темный пушок на крохотной голове, белые ноготки, мутные темно-синие глаза и маленькие губки, которыми он причмокивал, пока кушал.

И это воспоминание рвет меня на части. В который раз. Я не привыкла к боли, как все говорят, она не притупилась со временем. Эти все высказывания кажутся мне полной чепухой. Боль остается с тобой навсегда. Это неоспоримо.

– Эйприл, – мое имя звучит тускло.

Ни звука, ни слова больше. Должна быть тишина, но нет: виски сдавливает, в ушах шумит, а сердце сильно и тяжело стучит в груди, будто заключенный ударяет по клетке. Для меня тишины нет. Это понятие абстрактно.

– Дерьмо, – четко говорит Натан. Удивленно смотрю на него, сквозь расплывчатую пелену накатывающих слез. – Оно случается.

Это не сарказм, не утешение. Он просто констатирует факт. Первый человек на моем пути, не лезущий с утешениями уверениями, что время вылечит рану. По его глазам видно об осведомленности, что все россказни о излечивающем свойстве времени – хрень собачья.

Выдыхаю, тяжело откидываясь на спинку стула.

– Из-за этого у тебя порезы на запястьях?

Киваю, глядя в никуда, пережевывая себя.

– Сколько раз?

– Четыре: вены, машина, таблетки…дважды, – пустым взглядом смотрю на Натана, впрочем, не ожидая никакой реакции. – Назовешь слабой?

Палмер мотает головой:

– Вообще высказываться не стану. Не знаю, какого это для тебя. Мы разные. Там, где ты предпочтешь уйти, я останусь и наоборот. Но героин…это никогда не выход.

– Наилучший выход, Нат.

Секунда молчания и тяжелого взгляда.

– Начни жить сейчас…

– Поздно, докто…

– НИКОГДА НЕ ПОЗДНО! – неожиданно кричит он так, что в ушах звенит, а я подскакиваю на месте. – Черт подери, сколько можно говорить, упертая дура? Будь сильной и покажи всем, что можешь переступить через все и не быть, а ЖИТЬ дальше.

– Не хочу, – низко и злобно.

Он усмехается, опираясь на руки, чуть привстает и наклоняется в мою сторону.

– Я понял, – во взгляде доктора что-то заставляет меня поджать губы, внутреннее сотрясаясь. – Понял, почему ты осталась одна. Родители так же бились за тебя, так же пытались вразумить, надеялись и всеми силами умоляли, просили. Но ты, как каменная стена идиотизма и нежелания, плевала им в лицо и корчила из себя самого страдающего в мире человека. Так? Никто тебя не бросал. Мать была с тобой, когда ты приходила на плановые осмотры в нашу больницу, отец решительно боролся за дочь, когда она подсела на дрянь, они оба сходили с ума, переживая, а сейчас попросту отчаялись и опустили руки, пытаясь сохранить хотя бы то, что у них осталось. И знаешь что? Это нормально. Ты не захотела их слушать. Ты сама, понимаешь? САМА отвернулась. Эгоистично и нагло решила подохнуть, не подумав о чувствах других.

Меня трясет от его слов, гнев внутри кипит и желание бросить кружку прямо ему в морду все сильнее.

– И сейчас ты бесишься только потому, что я говорю правду. Ты знаешь, что ты неблагодарный ребенок и сраная эгоистка.

– Заткнись, идиот, все не так! Ты ни хрена не знаешь! Заткни свою пасть, ублюдок! – вскакиваю со стула и так же, держась за стол, кричу на мужчину.

– НЕТ! Если все не так, то, сука, встань на ноги и переступи все дерьмо! Не поздно, понимаешь? НИ-КОГ-ДА! Еще можешь слезть с наркоты, можешь прийти к родителям, можешь пойти учиться дальше и можешь иметь свою семью. Такое случается, редко, но случается и ты не одна. Держись близких. Если не видишь смысла продолжать жизнь, то сделай тогда их своим смыслом. Живи ради мамы и папы. Это сложно, но возможно.

Мне нечего сказать на это и я не нахожу ничего лучше, чем все же запустить долбаную кружку в него, Натан уворачивается и неожиданно посылает мне в ответ свою, обе взрываются осколками и светло-коричневыми брызгами недопитого чая. Физически чувствую, как что-то во мне щелкает, и начинаю орать, подхватывая тарелку с сандвичами, стартуя непонятную войну с этим человеком. А сдержанный до того доктор, вторя моему крику, разъяренно рычит. Руки Натана хватаются за край стола и переворачивают его к чертям. Мне остается лишь испуганно отпрянуть.

– Давай, что еще кинешь?! – лицо его покраснело, вены на лбу вздулись, а плечи напряжены в тот момент, когда он решительно двигается в мою сторону, широкими шагами.

Позорно разворачиваюсь и бегу наверх. Стараюсь хлопнуть дверью как можно сильнее.

Меня трясет, сильно и невыносимо противно. Буря никак не утихает внутри. Всего пара секунд и все выливается в громкие рыдания. Я знаю, что все его слова – правда. Знаю давно. Но когда слышишь их от другого человека, когда истину кидают тебе прямо в лицо и тыкают мордой в собственное дерьмо, это чертовски выбивает тебя и заставляет стыдливо съеживаться в уголке, тихо ненавидя себя. Когда кто-то вообще знает или видит твои ошибки…дерьмо, это полное дерьмо, которое злит тебя сильнее всего остального.

Не знаю, сколько проходит времени, но когда я заканчиваю кусать зубами подушку и лить слезы, а моя голова раскалывается на части от боли, то замечаю, как что-то сверкает. Сначала в комнате, а потом понимаю, что это с улицы.

Кто-то вызвал полицию?

Пораженно выглядываю в окно. Точно, зад стандартного полицейского форда стоит у нашего дома.

В следующую секунду по внутренностям дома разносится звонок.

Выхожу в коридор.

– Доброе утро, мистер Палмер, – низкий голос полицейского звучит достаточно громко, чтобы я могла различить слова. – Я офицер Ридли. Ваша соседка, миссис Брайт сообщила, что слышала крики и шум у вас в доме.

Осторожно спускаюсь по лестнице, видя застывшего у входа Натана. Меня ужасает бардак в гостиной. Опрокинутое кресло, осколки вазы, сдернутый со своего места ковер и диван. Что тут, мать твою, произошло?

– Мисс? – полицейский замечает меня через плечо доктора. – У вас все в порядке?

Водянистые глаза офицера выжидающе смотрят на меня. Нужно лишь рассказать ему о происходящем. Меня держат здесь силой, меня мучают и издеваются. Только и всего. Мой билет на волю сам пришел ко мне в руки. Спасибо, некая миссис Брайт, я пришлю вам подарок.

– Мисс, у вас все в порядке? – повторяет офицер свой вопрос.

Я еле улыбаюсь.

– Да, – легко выдыхаю, глядя на напряженную спину Натана. – Обычная ссора, офицер. Он иногда бывает полным идиотом.

– Мистер Палмер, есть причины для беспокойства?

– Нет, офицер.

– Натан, дорогой, это, что девушка? Я не знала, что у тебя кто-то появился. – Я не вижу, обладательницы этого старого и скрипучего голоса, наверное, она прячется где-то за спиной тучного офицера полиции. – Возвращалась с собрания нашего общества по продвижению слова Господня, и услышала, как у тебя в доме кто-то кричит.