Медитация есть простота, чистота настоящего момента, и поэтому она всегда одинока. Когда ум совершенно один, когда не затронут мыслью, он перестаёт накапливать. Поэтому опустошение ума всегда в настоящем. Для уединённого ума будущее, которое принадлежит прошлому, прекращается. Медитация – это движение, это не завершение, не цель, которая должна быть достигнута.

Лес был очень обширный, с соснами, дубами, кустарниками и секвойями. Всё время журчал ручеёк, сбегавший вниз по склону. Здесь же летали маленькие бабочки, синие и жёлтые; они, казалось не нашли цветов, чтобы усесться на них, и медленно спускались к долине.

Это был очень старый лес, секвойи же были ещё старше. То были огромные деревья гигантской высоты, здесь чувствовалась та особая атмосфера, которая приходит в отсутствие человека – с его ружьями, с его болтовнёй и хвастовством своим знанием. Через этот лес не было проезжей дороги; вы должны были оставить автомобиль на некотором расстоянии и идти по тропе, покрытой сосновыми иголками.

Здесь сидела сойка, предупреждавшая всех о приближении человека. Предостережение сойки оказывало действие: казалось, всякое движение животных приостанавливалось, воцарилось чувство напряжённого ожидания. Солнечный свет с трудом проникал сюда; стояла тишина, к которой вы могли почти прикоснуться.

Две рыжие белки с длинными пушистыми хвостами, спустились вниз по сосне, стрекоча, а их коготки производили скребущий звук. Они гонялись друг за другом, бегая кругами по стволу дерева вверх и вниз, бешено наслаждаясь и радуясь. Между ними существовала какая-то напряжённость – струна игры, секса и веселья. Они по-настоящему наслаждались. Зверёк сверху внезапно останавливался, наблюдая за нижним, который всё ещё двигался, затем останавливался и нижний, и они глядели друг на друга, подняв хвосты и подёргивая носиками, направленными один к другому. Острые глазки вбирали в себя сотоварища, а также всякое движение вокруг. Они поворчали на наблюдателя, сидевшего под деревом, потом забыли о нём; но они всё время чувствовали друг друга, и вы могли почти ощущать их высочайшую радость во взаимном общении. Их жилище, должно быть, находилось где-то высоко; и вот они утомились – один побежал вверх по дереву, другой же, пробежав по земле, скрылся за другим деревом.

Сойка, синяя, внимательная и любопытная, наблюдала за ними и человеком, сидевшим под деревом; теперь и она улетела с громким криком.

Надвигались тучи; через час или два можно было ждать грозу.

Она была дипломированной специалисткой по психоанализу и работала в большой клинике. Ещё совсем молодая, в современном платье выше колен, она казалась очень напряжённой; вы могли видеть, что она сильно встревожена. За столом она была излишне разговорчивой, решительно и определённо выражая своё мнение; она, похоже, ни разу не посмотрела через большое окно на цветы, на ветерок, играющий в листьях, и на высокие, тяжёлые эвкалипты, покачивающиеся на ветру. Она ела, не обращая внимания на еду, не особенно интересуясь тем, что именно она ест.

Во время беседы в небольшой соседней комнате она сказала: «Мы, психоаналитики, помогаем больным людям приспособиться к ещё более больному обществу; и иногда, возможно, очень редко, нам это удаётся. Но на самом деле любой успех – достижение самой природы. Я подвергала психоанализу многих людей. Мне не нравится то, что я делаю; но ведь нужно зарабатывать себе на жизнь, и больных людей так много. Я не верю, что можно оказать им очень значительную помощь, хотя, разумеется, мы всё время испытываем новые лекарства и химические вещества и теории. Но, не говоря о больных, я сама изо всех сих стараюсь стать другой, отличной от обыкновенного среднего человека».

– Но в самих этих усилиях стать другой, не являетесь ли вы такой же, как и все остальные? И зачем все эти усилия?

«Но если я не буду прилагать усилий, не буду бороться, я буду в точности похожа на заурядную буржуазную домохозяйку. Я хочу быть другой, и поэтому не хочу выходить замуж. Но в действительности я очень одинока – и моё одиночество побудило меня заняться этой работой».

– Значит, это одиночество постепенно подталкивает вас к самоубийству, не так ли?

Она кивнула, еле сдерживая слёзы.

– Не ведёт ли к изоляции само движение сознания в целом, не приводит ли оно к страху и к этой непрестанной борьбе за то, чтобы стать другим? Всё это является частью стремления чего-то добиться, отождествить себя с чем-то или с тем, чем человек является. Большинство психоаналитиков имеют своих учителей, и психоаналитики работают в соответствии с их теориями и с их устоявшимися школами, лишь видоизменяя их и добавляя к ним новые нюансы.

«Я принадлежу к новой школе; мы обходимся без символа, мы смотрим на реальность с точки зрения факта. Мы отвергли прежних наставников с их символами и видим человека таким, какой он есть. Но всё это тоже становится ещё одной школой; здесь же я не для того, чтобы обсуждать различные типы школ, теорий и наставников, а скорее для того, чтобы поговорить о себе самой. Я не знаю, что делать».

– Не больны ли вы точно так же, как и те пациенты, которых вы стараетесь вылечить? Не являетесь ли вы частью общества, которое, возможно, находится в ещё большем смятении, чем вы, которое ещё более больное, чем вы? Так что проблема более обширная и глубокая, не правда ли?

Вы есть результат этого огромного давления общества с его культурой и его религиями, оно управляет вами, как экономически, так и изнутри. Вам придётся заключить мир с обществом, то есть принять его болезни и жить с ними, или отвергнуть его полностью и найти новый образ жизни. Но вы не можете найти новый путь, не освободившись от старого.

То, что вы действительно хотите, – это быть в безопасности, быть защищённой, не так ли? В этом всё устремление мысли – быть другим, более умным, более хитрым, более изобретательным. В этом процессе вы пытаетесь обрести надёжную, прочную, глубокую безопасность, не так ли? Но существует ли такое вообще? Безопасность исключает порядок. Во взаимоотношениях, в вере, в убеждениях, в действии безопасности нет, и в своём стремлении к ней человек создаёт беспорядок. Безопасность порождает беспорядок, и когда вы видите этот всё возрастающий беспорядок в себе, вы хотите покончить со всем этим.

Внутри сферы сознания с её широкими или узкими границами, мысль всегда стремится найти какое-то безопасное место. Так мысль создаёт беспорядок; порядок – не результат мысли. Порядок существует, когда беспорядок окончен. Любовь не находится в сфере мысли. Как и красоты, её нельзя коснуться кистью художника. Надо отбросить тотальный беспорядок внутри себя.

Она погрузилась в глубокое молчание, углубившись в себя. Ей было трудно сдерживать струившиеся по щекам слёзы.

Сон также важен, как и бодрствование; он, возможно, даже важнее. Если в дневное время ум бдителен, собран в себе, наблюдает внутреннее и внешнее движение жизни, ночью, как благословение, приходит медитация. Ум пробуждается, – и из глубины безмолвия исходит очарование медитации, породить которое никогда не могут никакое воображение, никакой полёт фантазии. Медитация происходит всегда без участия ума, всегда её призывающего: медитация является из спокойствия сознания – и не внутри, а вне его, не на периферии мысли, но там, куда мысль не имеет доступа. Потому мы её и не помним: воспоминание всегда от прошлого, а медитация – не воскрешение прошлого. Медитация исходит из полноты сердца, а не из интеллектуального блеска и способностей. Медитация может происходить каждую ночь, но если вам дано такое благословение, каждый раз она новая – новая не потому, что отличается от старой, а потому, что не имеет отношения к старому, новая в своём многообразии и неизменной изменчивости. Так что сон становится явлением чрезвычайной важности – не сон от изнеможения и не сон, вызванный снотворным средством или физическим удовлетворением, а сон, который столь же лёгок и быстр, как восприимчиво тело. И тело делается восприимчивым вследствие бдительности. Иногда медитация также легка, как лёгкий ветерок, скользящий мимо; в других же случаях её глубина безмерна. Но если ум удерживает то или иное как воспоминание, чтобы предаваться ему, экстазу медитации приходит конец. Важно никогда не обладать им, важно не желать такого обладания. Стремление к обладанию никогда не должно проникать в медитацию, так как у медитации нет корня или какой-либо определённой сущности, которые ум мог бы удержать.