Августа сильно покраснела.

— Мне очень жаль, мистер Мизон, но на мне нет ничего подобного! Ничего, кроме фланели, — добавила она. — Я вскочила ночью, было темно, набросила на себя что попало, рассчитывая вернуться и одеться!

— Нет и воротничка? Может быть, найдется воротничок или подшивка у юбки? — спросил мистер Мизон, с отчаянием хватаясь за эту надежду.

Августа печально покачала головой.

— Тогда — кончено! — простонал мистер Мизон. — Юстас не получит моих денег. Бедный мальчик! Бедный! Я дурно поступил с ним!

Августа ломала себе голову, — она решила, что Юстас Мизон не должен потерять ни пенни из своего колоссального наследства, если она может помочь ему. Но мистер Мизон мог умереть, а если он умрет, вероятно, они последуют за ним. Тогда никто не узнает о его желании изменить завещание!

В это время пришел Билл, возившийся с флагом на утесе и напрасно старавшийся увидеть корабль. Его фланелевая куртка была разорвана на локтях, и Августа пристально разглядывала его мускулистые смуглые руки. Ей пришла в голову новая мысль.

— Ничего не видать! — сказал матрос. — И я думаю, ничего и не будет. Мы останемся здесь, пока не умрем.

— Я тоже не надеюсь, — согласилась Августа. — Пожалуйста, мистер Билл, скажите, это татуировка на вашей руке?

— Да, мисс, это вытатуировано, — сказал Билл, поднеся свою огромную руку к ее носу. Вся рука была испещрена знаками, флагами, кораблями, а в середине их находилась надпись — имя матроса: Билл Джонс.

— Кто это сделал вам, мистер Билл? — спросила Августа.

— Кто сделал? Я сам. Один товарищ бился со мной об заклад, что я не сумею написать свое имя на руке… Я доказал ему…

Августа не сказала более ни слова, пока Билл не ушел.

— Теперь вы понимаете, что должны сделать? — обратилась она к Мизону.

— Я? Нет, — ответил он, — не понимаю.

— Как? Вы можете вытатуировать… заставьте матроса! Это, я думаю, недолго!

— Вытатуировать?! Как это и чем? — спросил он с удивлением.

— Вы можете вытатуировать свое завещание на спине матроса Джонни, если он позволит… Потом, у нас есть патрон от револьвера, и если порох смешать с водой… я думаю, можно это сделать!

— Честное слово, — воскликнул мистер Мизон, — вы удивительная женщина! Кому могла прийти в голову такая мысль! Идите и спросите Джонни, позволит ли он татуировать свою спину?

— Я попытаюсь!

Взяв маленького Дика за руку, Августа пошла туда, где сидели оба матроса, и, улыбаясь своей милой улыбкой, спросила Билла, не согласится ли он для нее сделать маленькую татуировку? Мистер Билл, всеми силами старавшийся удержаться от искушения глотнуть рому, грациозно согласился исполнить ее просьбу, сказав, что видел поблизости много острых рыбьих костей, так как порох вовсе не годится для этой цели.

Казалось, вдохновение сошло на него свыше, и он быстро пошел на берег.

Тогда Августа, как только могла любезно и ласково, подошла к Джонни, который сидел спиной к хижине со страдальческим выражением на лице, вероятно, от головной боли после вчерашней попойки.

Медленно и с большим трудом, потому что Джонни все воспринимал очень туго, она объяснила ему, что от него требуется. Когда он наконец понял, лицо его приняло странное выражение, он заговорил скорее резко, чем вежливо, ругая мистера Мизона, и отказался наотрез. Августа замолчала, ожидая, пока его гнев утихнет, затем снова приступила к делу.

Она была уверена, что мистер Джонни не сомневается в важности этого документа и не откажет ей, если ему придется участвовать только в качестве свидетеля при татуировке и держать за руку Билла, пока тот вытатуирует его подпись.

— Хорошо, мисс, — согласился он, — я не могу отказать вам, так как вы просите меня об этом, а не старый мошенник Мизон. Я и пальцем не шевельну ради него, мисс, это верно.

— Так вы обещаете? — спросила Августа и вернулась к мистеру Мизону. По дороге она встретила Билла, который нес в руках что-то вроде рыбы, противное на вид, с длинными щупальцами и круглой головой, похожей на голову попугая.

— Ну-с, мисс, я нашел этого джентльмена на берегу сегодня утром. Это каракатица… я добуду из нее чернил… отличных чернил!.. Порох здесь не годится!

В это время они дошли до мистера Мизона, и здесь все дело, включая и упрямый отказ Джонни, было объяснено Биллу.

— Я вижу, что надо теперь сделать… — произнесла наконец Августа. — Очевидно, татуировать придется вас, мистер Мизон!

— Меня? — простонал Мизон. — Я буду татуирован, как дикарь, на мне будет татуировано мое собственное завещание!

— Простите, иначе ничего не поделаешь! — заметил Билл. — Если вы будете ворчать, как же тогда писать завещание? Мы можем проколоть кожу острым камнем, — добавил он задумчиво, — но у нас нет соли, и вы не выдержите. А если солнце коснется татуировки, кожа сморщится, и никакие суды и законоведы Лондона не разберут ничего!

Мистер Мизон громко застонал.

— У нас есть здесь ребенок, — продолжал Билл, — кожа у мальчика белая, тонкая, и его легко татуировать, но придется его держать, ведь он начнет реветь!

— Да, да — поспешно согласился мистер Мизон, — татуируйте ребенка! Он будет нам полезен!

— Я не хочу и не позволю тронуть Дика, — возразила Августа с негодованием, — ребенок перепугается. Кроме того, никто не имеет права заклеймить его на всю жизнь!

— Ну, тогда разговор окончен! — сказал Билл. — Деньги этого джентльмена пойдут, куда он назначил их ранее!

— Нет, — заметила Августа, внезапно покраснев, — не окончен! Мистер Юстас Мизон был очень добр ко мне, и для того, чтобы он мог получить свои деньги, татуируйте меня!

— Я хотел бы расцеловать вас! — вскричал Билл с восторгом. — Вы просто молодец-баба! Если бы я был молодым человеком, то непременно расцеловал бы вас!

— Да, — подтвердил мистер Мизон, — это прекрасная мысль! Вы молоды, сильны, с голоду здесь не умрете… проживете долго, может быть, несколько месяцев! Начинайте. Я очень ослабел и не думаю, что переживу эту ночь! Если мы устроим дело и Юстас получит свое наследство, мне будет легче умереть!

Августа отвернулась от старика с жестом нетерпения.

Его себялюбие и эгоизм возмущали ее.

— Я полагаю, — обратилась она к Биллу, — что вам придется вытатуировать завещание на моей шее!

— Да, мисс, это верно! — согласился Билл. — Понятно, мисс, для документа нужно место. Если бы это был корабль или флаг, или изображение молодого человека, я мог бы вытатуировать все это на вашей руке, но, чтобы написать целый документ, надо много места. Я покажу им, как умеет татуировать Билл Джонс!

— Хорошо, — произнесла Августа со вздохом. — Я сейчас буду готова.

Она ушла в хижину, сняла лиф платья и завернулась во фланель, оставив шею открытой настолько, насколько она бывает открыта в модном вечернем туалете светской дамы. Когда она вышла снова одетой или, вернее, раздетой для операции, Билл приготовил маленькую деревянную палочку, которую очинил, как карандаш, и вставил в нее длинную рыбью кость, потом обмакнул ее в чернила, взятые из каракатицы.

— Ну, мистер Билл, я готова! — сказала Августа, садясь на камень и крепко сжав зубы.

— Честное слово, мисс, вы — молодец! — повторил матрос, смотря на ее шею глазами художника. — Я никогда не видал такого прекрасного материала для работы. Повесьте меня, если мне не жаль вашу шею! Но хорошая татуировка только украшает человека, даже принцессу… ваше счастье, мисс, что я мастер татуировать!

Августа закусила губу, и горькие слезы потекли из ее глаз. Прежде всего она была женщиной, и женские слабости не были чужды ей! Хотя она никогда не надевала платья с глубоким вырезом, но хорошо знала, что у нее очень красивая шея, и гордилась этим. Тяжело было сознание, что она всю жизнь будет носить на шее это смешное завещание, и зачем? Ради молодого человека, который вовсе и не думает о ней! Но сердце подсказало ей, что это неправда. Мистер Юстас Мизон не забыл о ней, он интересовался ею, а она, она должна была сознаться, что любит его. Она поняла это только здесь, в этом ужасном месте, в этом печальном царстве смерти, поняла, что любит его глубокой и нежной любовью. Если бы даже Августа не была по природе великодушной, смелой женщиной, она от всего сердца радовалась бы возможности принести для него эту жертву — довольно тяжелую, — потому что любовь способна на любые жертвы, на любые испытания ради любимого человека.