Ученик, который не хочет находиться в школе, не должен там находиться. Во-первых, потому, что он наделен всеми правами личности, которые гарантирует нам общество всеобщего равенства, а во-вторых, потому, что бессмысленно во имя образования запирать в школе ученика, не имеющего интереса к учению. Что делать таким детям? Спросим у них, чего хотят они сами. Может быть, некоторые захотят работать, другие – пойти куда-нибудь в подмастерья, третьи – заниматься самостоятельно или вообще ничего не делать, пока не поймут, чего же они хотят в жизни. Если школа предоставит такую возможность выбора или (позволим себе предположить) даже поможет в осуществлении желаний, отвращение к ней исчезнет. Взрослые почему-то решили, будто ученики, которые не хотят быть в школе, непременно станут махинаторами, бездельниками и преступниками. Конечно, озлобленные ученики, которых насильно держат в школе, нередко встают на такую дорожку. И пусть даже не приходится спорить с тем, что преступники не хотят ходить в школу, но ведь их преступные наклонности вызревают вовсе не из нелюбви к школе. Они возникают вследствие сложного воздействия деструктивной среды и разрушенных взаимоотношений, с которыми многие молодые люди сталкиваются дома и в своем кругу общения.

Учителя не хотят учить равнодушных учеников. Ученики не хотят учиться у учителей, с которыми они не могут наладить отношений, не хотят изучать предметы, которые их не интересуют. Школьные комитеты, администраторы, политики и полиция обременены непосильным грузом: удерживать в узде угрюмых, непокорных, своевольных учеников дорого и трудно. Насилие среди детей и подростков, от которого в свое время отмахивались как от явления, характерного только для трущоб, становится реальной угрозой для любой школы. Можно ли считать случаи массового насилия следствием безумия отдельных личностей – печальных психических аномалий – или они отчасти представляют собой симптомы системы, которая уже не может функционировать нормально? Насилие не остановить с помощью камер наблюдения и охранников, полицейских патрулей и системы наушничества. Атмосфера насилия начинает формироваться, когда личность лишают свободы и ответственности.

Возможно, и у этих молодых людей сложились бы другие взаимоотношения с миром, участвуй они в создании своей школы, в управлении ею, во всех ее успехах и неудачах. Невозможно наделить человека ответственностью, держа его в заключении. Невозможно лишить человека всякой ответственности и ждать, что ему будет нравиться такая среда обитания. Но если вы дадите личности свободу и ответственность, то энергия озлобления и неприятия чудесным образом трансформируется в энергию творчества и соучастия.

Свободное общество не может воспитывать детей в иной среде, кроме как в свободной. И мне непонятно, почему наше общество, в котором образование осуществляется насильно в течение вот уже ста с лишним лет, соглашается с этими растущими ограничениями свободы и самовыражения.

Навязываемые учебные планы и государственные программы

Если бы мы все были одинаковы, это устроило бы бюрократов и статистиков, но такое общество было бы очень скучным и пришло бы к регрессу.

Бертран Рассел

Чему должен научиться школьник? В демократическом обществе подобные вопросы решаются просто и разумно. Но кто решает, что должны учить наши дети? Университетские ученые, фонды, издатели учебников, политики, местные школьные советы, учителя? Все эти лоббисты тех или иных программ непрерывно борются за контроль и влияние. Божественное творение или эволюция? Чтение по слогам или по словам? Повышение уровня общих знаний или обучение «на зачет»? Мир педагогической мысли находится в постоянной борьбе, он разделен на фракции, на кону миллиарды долларов. Остается лишь надеяться, что кто-нибудь вспоминает и о детях.

Межфракционная борьба за деньги и влияние не приносит пользы образованию. Но не меньший ущерб наносит решение ограничить требования к учащимся лишь тем диапазоном знаний, с которым согласны все эксперты одновременно. Образование подменяется преподаванием стандартизованного набора псевдофактов. И эта тенденция все усиливается, уничтожая разнообразие точек зрения и возможность диалога, без которых немыслима сама демократия. Если весь народ учится по утвержденным в национальном масштабе программам, то как же такому обществу не остановиться в своем развитии, постоянно воспроизводя собственную посредственность? Свободный обмен идеями, сведениями, соображениями прекращается, потому что преподается и проверяется только предписанная свыше информация. Стандарты зажили собственной жизнью, они существуют сами по себе и ради самих себя, порождая собственную бюрократию и властные структуры. Ведь только те, кто сдал экзамены, занимают властные должности, и только те, кто занимает эти должности, определяют, какую информацию одобрить для преподавания.

Всеобщий контроль над тем, что преподается и заучивается, – это начало конца демократических структур. Демократия требует равноправия в учебной среде, свободы информации и открытости любым педагогическим подходам.

Первая поправка к американской конституции запрещает принимать законы, которые препятствуют свободе слова. Те, кто определял основы демократического общества, понимали, что свободный поток информации служит важным противовесом тирании центральной власти. Но можно ли сомневаться, что контроль над образованием личности имеет самое непосредственное отношение к ограничению свободы самовыражения? Верховный суд США несколько раз возвращался к этой проблеме. В 1925 году был отменен закон штата Орегон, требовавший, чтобы дети учились только в общественных школах. Суд провозгласил, что ни один штат не имеет права «стандартизировать детей», не разрешая родителям отдавать их в частные школы. В постановлении суда говорилось, что ребенок не является «собственностью государства», и государство не имеет права препятствовать «родителям или опекунам по собственному усмотрению направлять воспитание и образование своих детей».

В последующие десятилетия Верховный суд США запретил чрезмерное контролирование частных и религиозных школ. Наконец, в 1992 году Суд выступил в защиту домашнего образования. Общество постепенно, хотя и медленно, приходит к пониманию того, что ограничение образования рамками национализированной структуры подрывает демократию. Существует прямая связь между сохранением индивидуальной свободы и культурным разнообразием, без которого здоровое общество всеобщего равенства просто невозможно.

Может ли народ сохранить свободу слова, если он не заботится о свободе образования, которое в конечном счете влияет на это самое слово? Безусловно, за свободу слова порой приходится платить необходимостью мириться с довольно неприятными формами самовыражения, но тем не менее эта свобода способствует как благу общества в целом, так и улучшению качества жизни отдельных его членов. Так неужели же с образованием дело обстоит по-другому? Если в образовании не будет свободы самовыражения, то кто тогда решит, как следует контролировать умы учащихся?

Свобода и ответственность: возможно ли одно без другого?

Если идею достаточно долго никто не проверяет и не оспаривает, с ней происходит кое-что другое. Она становится мифом и обретает огромную власть. Она заставляет повиноваться. Она запугивает.

Э. Л. Доктороу

История образовательной политики и споры вокруг нее на первый взгляд кажутся однообразными и удивительно бесцельными. Но за всей этой политикой скрывается интересный вопрос: может ли истинное обучение происходить в условиях принуждения, в условиях ограничения подвижности тела, разума и духа, свойственного нашей школе?

Способен ли ребенок, чьи условия жизни и школьная среда полностью навязаны ему извне, усвоить что-либо иное, кроме нюансов правил поведения и поглощения информации? Разумеется, можно сказать, что правила поведения и способы запоминания – это своего рода образование, но оно не имеет ничего общего с истинным образованием, которое включает умение принимать решения и целостно взаимодействовать со средой обитания. Зазубривание позволяет приобрести лишь попугайские навыки, а попугаи, как известно, нуждаются в дрессировщиках.