– Она хорошая, хорошая! – горячо воскликнула Аниеля.

– Потому что дает тебе каждый раз злотый за то, что относишь ей платья на дом?

– И вовсе нет! – Аниеля сильно покраснела. – Но она не капризничает, не унижает людей, как некоторые клиентки магазина. А сколько делает она для бедных! Я-то знаю, потому что, когда есть у меня после полудня свободное время, я хожу вместе с нею к тем, которых она называет подопечными. Как-то она сама мне рассказывала об одной подопечной, которая плакала, что вся ее семья без обуви, а на деле, когда Кристина ее посетила, оказалось, что в этой семье две пары хороших мужских башмаков и пара детских сандалий. Если бы на месте Кристины был кто-нибудь другой, то немедленно донес бы в комитет,[46] и такую врунью, как эта плакса, исключили бы навсегда из списков подопечных. Кристина сама мне говорила, что есть у них такие усердные пани…

– А она что же сделала?

– Ничего. Еще дала той мошеннице талон на кило крупы. А мне сказала, что надо быть очень добрым, чтобы добровольно оказывать помощь людям, которые из-за нужды не гнушаются обжуливать своих же близких.

– Вот вам! Видели? Графиня доверяет свои сокровенные мысли нашей Аниельке! Ну, и что же она тебе еще сказала?

– Что она может мне доверять? – вспылила Аниеля и снова покраснела. – Я прихожу к ней с примеркой, так вот мы и говорим тогда о том о сем. Недавно мы шили ей вечернее платье из бархата, длинное – до самой земли. Великолепное платье! Кристина как раз примеряла его перед зеркалом, и вот зашла у нас речь о подопечных. Я выразила удивление, что хочется ей ходить по всяким беднякам. А она ответила мне, что много над этим думала и пришла к убеждению, что те, кому господь бог много дал, обязаны помогать бедным… Видели бы вы, как шло к ней то платье! В домашней обстановке она любит хорошо одеться и носит изящные перстни. А сюда приходит всегда одетая так скромно, чтобы не доставлять нам огорчения. Другая бы совершенно с этим не считалась. Но Кристина очень деликатна…

– Безумно деликатна… – проворчала одна из девушек.

– Не перебивайте! Рассказывай, Аниеля, дальше, – крикнула хорошенькая брюнетка со вздернутым носиком. – Я чертовски люблю такие истории! Как будто я читаю увлекательный роман о двойной жизни графини. Одна – светская, с перстнями на пальцах, а другая…

– Какая это такая двойная жизнь? – возмутилась Аниеля. – Ты что, с ума сошла, что ли? Это очень благородно с ее стороны, что она ходит к бедным. И нужно иметь святое терпение, чтобы сладить с ними. Однажды сама Кристина сказала мне: «Знаешь, Аниелька, этим людям нельзя доверять. Их набожность мимолетна, а искренность – притворна. Чтобы получить лишний талон на что-нибудь, они готовы на любую ложь». И она права! Они целуют ей руки, а в глазах у них такая ненависть, словно они хотят спустить ее с лестницы.

– Совсем не удивляюсь их желанию, – буркнула сухопарая клубистка.

Аниеля вытаращила на нее глаза:

– Как это?… Ведь она помогает из своего кармана. Но все состояние раздать, ясно, не может, потому что чем же сама тогда жить будет? Достаточно того, что она помогает кое-кому деньгами. Вот, если не верите, спросите Луцию. Она подтвердить может. Правда, Луция?

Я припомнила о тех пятидесяти злотых, которые были пожертвованы графиней, и мне сделалось как-то не по себе. Но Луция ответила Аниеле очень хладнокровно:

– Трудно требовать, чтобы Кристина была лучше того добродетельного юноши из евангелия, который, услышав: «Раздай всё, чем владеешь», повесил нос на квинту.[47] Кристина не вешает носа, но она организует клубы для бедных паненок. А по сути дела, между обоими нет большой разницы.

По лицам девушек было видно, что они не поняли, о чем идет речь. Я тоже ничего не поняла. Да и в самом деле – что общего мог иметь юноша из евангелия с паненками из «Клуба молодых полек»?

– Ну и что? А ты бы хотела, чтобы такой клуб, как наш, вовсе не существовал?

– Клубы для девушек-работниц должны существовать. Но только не по прихоти разных филантропок и добродетельных графинь.

– Но ведь если бы не Кристина, то его и вовсе не было бы! – с триумфом воскликнула Аниеля.

– Знаю об этом. – Луция нахмурила брови и после минутного молчания гневно добавила: – Именно это-то и плохо. Мы сами, а не Кристина, должны руководить своим клубом.

– А чем будешь платить за помещение?

– Помещение это ничего не стоит. Я случайно узнала об этом от управляющего домом. Хозяин отказался от платы и пожертвовал помещение Кристине из христианского милосердия. Он считает это благородным общественным поступком.

– Такой общественный поступок он мог сделать для графини. Но спрашивается, а что он может сделать для нас? – заметила клубистка со злым, неприветливым лицом.

– А откуда возьмем мы деньги на оплату освещения?

– А на городской налог с аренды?

– Или для подписки на газеты и журналы?

– Если бы все мы сложились… – начала Луция.

– Любопытно, из каких средств? – отрезала сухопарая. – Разве что кто-нибудь из вас имеет припрятанные в чулке деньжата. Да только ни от кого из вас что-то грошами не пахнет.

Остальные клубистки смущенно молчали. Луция, поднимаясь со стула и берясь за свой плащ, сказала:

– Если хотите, то я возьмусь от вашего имени сообщить Кристине, что мы хотим создать свой самостоятельный коллектив, сами составлять программы своих собраний и разрабатывать планы на будущее. В наш коллективный фонд я могу выделить, – тут щеки ее слегка зарумянились, – пять злотых. Может быть, правда, вы предпочитаете и дальше поигрывать в домино, раз в месяц слушать концерты слепого скрипача да клеить дурацкие шапки. Если это вам нравится, тогда прошу покорно. Развлекайтесь так и дальше.

Воцарилось длительное молчание. Наконец кто-то из девушек сказал:

– И всегда-то ты такая скорая. А еще неизвестно, не обидится ли пани Кристина. Мы должны всё это хорошенько продумать.

Я взглянула на хорошенькую брюнетку со вздернутым носиком, а она, подмигнув мне, весело воскликнула:

– Когда тылы капитулируют, фронту нет смысла продолжать борьбу! Ничего не предпринимай со своей затеей, Луция. Ты уже собираешься домой? Тогда подожди минутку. Пойдем вместе.

Таким образом, мы возвращались домой втроем: Луция, Людвика и я.

Город после прошедшего недавно дождя был холодным и хмурым. На мокром асфальте плавали желтые огни. Идя по краю тротуара, я присматривалась к моим спутницам. Обе они были одинаково стройные и изящные. Мужчины, из которых ни один не взглянул на меня (это из-за того, что на мне школьный форменный берет, – утешала я себя), засматривались на них.

Появился ветерок, становилось всё холоднее. Фонари раскачивались, а в такт их качанию по стенам домов беспрерывно ползали тени.

«Что бы мне быть одной из них – Людвикой или Луцией! Нет, лучше Людвикой… Иметь такие блестящие глаза, тонкую, ироническую усмешку на хорошеньких губах, такой решительный и легкий шаг! Тогда и на меня бы оглядывались… Как должна быть она счастлива, имея такое светлое лицо и такие мягкие, волнистые волосы! Она никогда не будет носить ни очков в проволочной оправе, ни жестких, как солома, косичек. Идя по улице, она не обрызгается грязью, а шарфик не скрутится у нее на шее в какой-то несуразный узел».

Я почувствовала отвращение к себе и, глядя на смеющееся лицо Людвики, ловила на лету ее слова, обращенные к Луции:

– Поиздевалась ты над ней со своим аистовым гнездом. Однако на будущее учти: слишком много ты болтаешь в клубе и слишком откровенно. Некоторые из клубисток – не буду указывать на них пальцем – попробуют извлечь выгоду из этого. Ты, наверно, заметила, что Кристина сильно охладела в чувствах к тебе. Если бы ты на каждом шагу расхваливала клуб и во весь голос посылала благодарения господу богу, – о, тогда было бы иначе! Тогда ты стала бы любимицей Кристины.