Вечером молодая монашенка принесла мне маленькую иконку и письмо от старушки игуменьи с одной лишь простой фразой: «Молюсь за вас».

Теперь я сплю спокойно, потому что знаю, что еще и сейчас под старыми дубовыми лесами Бугульмы стоит монастырь Пресвятой богородицы, где живет старушка игуменья, которая молится за меня, грешного.

СТРАТЕГИЧЕСКИЕ ЗАТРУДНЕНИЯ

В конце октября 1918 года ко мне в комендатуру по­ступил приказ Революционного Военного Совета Восточ­ного фронта: «Шестнадцатый дивизион легкой артил­лерии в походе. Подготовьте сани для отправки дивизио­на на позиции».

Эта телеграмма повергла меня в страшное замеша­тельства Что может представлять собою такой дивизи­он? Сколько тысяч людей в его составе? Где я возьму такую уйму саней?

В военных делах я был полнейший профан. В свое время Австрия не предоставила мне возможности полу­чить настоящее военное образование и всеми силами со­противлялась моему стремлению проникнуть в таинство военного искусства.

Еще в начале войны меня исключили из офицерской школы 91-го пехотного полка, а потом спороли и нашивки одногодичного вольноопределяющегося. И в то время, как мои бывшие коллеги получали звания кадетов и пра­порщиков и гибли, как мухи, на всех фронтах, я обжи­вал казарменные кутузки в Будейовицах и в Мосте на Литаве. А когда меня наконец отпустили и собрались отправить с «маршкумпачкой» {1} на фронт, я скрылся в стогу и пережил таким образом три  «маршкумпачки».

С тех пор счастье мне улыбалось. Во время похода к Самбору я присмотрел для господина поручика Лукаша квартиру с очаровательной полькой и великолепной кух­ней — и меня сделали ординарцем. Когда же, позднее, в окопах под Сокалем, у нашего батальонного командира завелись вши, я обобрал их с него, натер своего началь­ника ртутной мазью — и был награжден большой се­ребряной медалью «За храбрость».

Но при всем этом никто не посвящал меня в тайны военного искусства. Я и до сих пор не представляю себе, сколько полков в батальоне и сколько рот в бригаде. А теперь в Бугульме я должен был знать, сколько по­требуется саней для отправки на фронт дивизиона лег­кой артиллерии. Ни один из моих чувашей этого также не знал, за что я присудил их условно к трехдневному заключению. Если в течение года они каким-нибудь путем разузнают это, наказание с них снимется.

Я велел позвать городского голову и строго сказал ему:

—   Ко мне поступили сведения, что вы скрываете от меня, сколько человек входит в дивизион легкой артиллерии.

В первый момент у него просто язык отнялся. Потом он упал на колени и, обнимая мне ноги, запричитал:

—   Ради господа бога не губи меня! Я никогда ничего подобного не распространял!

Я поднял его, угостил чаем, махоркой и отпустил, за­верив, что убедился в его полной невиновности в данном случае.

Он ушел растроганный и вскоре прислал мне жаре­ной свинины и миску маринованных грибов. Я все это съел, но все еще не знал, сколько же людей в дивизионе и сколько для них потребуется саней.

Пришлось послать за командиром Петроградского кавалерийского полка. В разговоре я попытался неза­метно подвести его к нужной теме.

—   Это просто удивительно,— начал я,— что Центр все время изменяет количественный состав в дивизионах легкой артиллерии. Особенно сейчас, когда создает­ся Красная Армия. В связи с этим возникает масса вся­ких неудобств. Вы не знаете случайно, товарищ коман­дир, сколько раньше было солдат в дивизионах?

Он сплюнул и ответил:

— Вообще-то мы, кавалеристы, не имеем дела с ар­тиллерией. Я, например, сам не знаю, сколько у меня дол­жно быть солдат в полку, потому что не получал на этот счет никаких директив. Мне был дан приказ создать полк, ну, я его и создал. У одного есть приятель, у дру­гого — тоже приятель, вот так понемногу и набралось. Если людей будет слишком много, назову хотя бы бригадой.

Когда он ушел, я знал ровно столько же, сколько и раньше, и в довершение всех несчастий получил из Симбирска еще одну телеграмму:

« В связи с критиче­ской ситуацией на фронте вы назначаетесь командую­щим фронтом. В случае прорыва наших позиций на реке Ик сосредоточьте полки на позиции Ключево — Бугульма. Создайте Чрезвычайную комиссию для охраны горо­да и держитесь до последнего солдата. Эвакуацию города начать с приближением противника на расстояние пяти­десяти верст. Мобилизуйте население в возрасте до пя­тидесяти двух лет и раздайте оружие. В последний мо­мент взорвите железнодорожный мост через Ик и у Ключева. Пошлите на разведку бронепоезд и взорвите пути...»

Телеграмма выпала у меня из рук. И лишь немного опомнившись от потрясения, я дочитал ее до конца:

«...Подожгите элеватор. Что нельзя будет вывезти — уничтожьте. Ожидайте подкреплений. Позаботьтесь о размещении войск и обеспечении их довольствием. Орга­низуйте военную подготовку и регулярную доставку бое­припасов на позиции. Приступите к изданию газеты на русском и татарском языках для информации и успокое­ния населения. Назначьте Революционный Комитет. Не­выполнение приказа или отклонения от него караются по законам военного времени.

Революционный Военный Совет Восточного фронта».

Это было под вечер, но я не зажигал огня. Сидел в кресле... И когда в окно моей канцелярии заглянул месяц, он увидел человека, сидящего в кресле с телеграм­мой в руках и тупо уставившегося в темноту.

В таком же положении застало меня и утреннее солн­це. К утру этого не выдержала даже икона, висевшая в углу: слетела со стены и раскололась. Стоявший перед дверью на посту чуваш заглянул в комнату и укоряюще погрозил ей пальцем.

—   Вот сволочь, упала и человека разбудила!

Я достал из кармана фотографию моей покойной ма­тушки. Из глаз у меня полились слезы, и я зашептал: «Милая мамочка! Когда мы несколько лет тому назад жили с тобой на Милешовской улице в доме № 4 на Краловских Виноградах, тебе и в голову не могло прийти, что через пятнадцать лег твой бедный сыночек должен будет сосредоточивать полки на позиции Ключево — Бугульма, взрывать железнодорожные пути и мосты, поджигать эле­ватор и держаться при обороне города до последнего сол­дата, не говоря уже о всяких других вещах... Зачем не стал я бенедиктинским монахом, как хотелось тебе, ко­гда я впервые провалился в 4-м классе? Жил бы себе припеваючи... Служил бы обедни да потягивал церков­ное винцо...»

И как бы в ответ что-то вдруг подозрительно загрохо­тало в юго-восточной части города, затем еще и еще раз... — Здорово шпарит артиллерия! — обратился ко мне вестовой, только что прибывший с фронта.— Каппелевцы перешли Ик и вместе с польской дивизией жмут нас на правом фланге. Тверской полк отступает.

Я отправил на фронт следующий приказ: «Если части генерала Каппеля форсировали Ик и вместе с польской дивизией подходят к нашему правому флангу, форсируй­те Ик с другой стороны и двигайтесь к их левому флангу. Посылаю Петроградскую кавалерию в тыл противника».

Я вызвал командира Петроградской кавалерии.

—    Наши позиции прорваны,— сообщил я ему.— Тем легче вам будет пробраться в тыл противника и захва­тить всю польскую дивизию.

—    Ладно,— ответил командир петроградских кавале­ристов, козырнул и ушел.

Я отправился на телеграф и дал в Симбирск телеграм­му: «Большая победа. Позиции на реке Ик прорваны. На­ступаем со всех сторон. Кавалерия в тылу противника. Много пленных».

СЛАВНЫЕ ДНИ БУГУЛЬМЫ

Наполеон был болван. Сколько, бедняга, трудился, чтобы проникнуть в тайны стратегии! Сколько всего изу­чал, прежде чем додумался до своего «непрерывного фронта». Учился в военных школах в Бриенне и в Пари­же... Изобрел досконально разработанную собственную военную тактику... А в конце концов дело закончилось поражением под Ватерлоо.

Ему многие подражали и всегда получали взбучку. Сейчас, после славных дней Бугульмы, победы Наполео­на, от осады мыса Лаквилетты до сражений под Мантуей Кастильоне и Асперн, кажутся совершеннейшей ерундой.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: