— Ничего себе! — воскликнул я, разыгрывая удивление. Меня интересовал вопрос: когда же актриса разгадает мое жалкое провинциальное комедиантство? Но даже если бы это и произошло, мне было все равно.

«Э-э… я… это моя…» — продолжал я разыгрывать удивление, но Мэт добавила по-японски: «…подружка». С этой минуты между ними начался поединок. Никто не знал, чья возьмет, но для актрисы эта встреча все-таки явилась непредвиденным ударом. Она пригласила Мэт присесть за столик напротив себя, словно давая понять, что актрисе с мировой известностью не чужды правила вежливости. Мне пришлось встать, чтобы уступить Мэт свой стул.

— Так вы, значит, актриса? — сразу же перешла в наступление Мэт, глядя своей собеседнице прямо в глаза.

— Была…

Актрисе пришлось вести бой в невыгодных для нее условиях. Я же, который несколько минут тому назад едва не кричал караул, чувствовал себя довольно странно: неожиданно мне показалось, что я готов сыграть с актрисой злую шутку.

— Вы красивая…

Мэт на четыре года младше ее. Учитывая разницу в возрасте, а также разницу между Нью-Йорком и Токио и даже не принимая в расчет тот факт, что исход сражения оставался неизвестен, можно было с уверенностью сказать, что Мэт не потерпит поражения.

— Спасибо…

Но и актриса вовсе не собиралась просто так сдавать позиции.

Наступило продолжительное молчание, от которого у меня даже запершило в горле.

И тут Мэт пришла на помощь:

— Вы не потанцуете со мной? — обратилась она к актрисе.

По ее голосу я понял, что Мэт не хотела показать свое превосходство в танце, а просто желала ослепить все этих болванов, топтавшихся на эстраде, видом двух танцующих красавиц. Это был способ польстить актерскому самолюбию. Актриса снова притворилась смущенной и покачала головой. Мне кажется, что она отказывала не Мэт, а скорее пожилым парам, кружившимся на сцене. Так она хотела выразить свое презрение этому несчастному городу.

— Ну же, потанцуем!

Мэт встала, как способна встать одна только танцовщица.

— Что, без мужчины?

Эта мысль, видимо, понравилась актрисе. Когда они, держась за руки, вышли на эстраду, толпа расступилась.

Да, выглядели они в тот момент просто шикарно, лучше всех не только в отеле, но, наверно, и во всем Сингапуре. Никто им даже в подметки не годился.

Это танго я не забуду никогда.

Потом я танцевал медленный фокстрот с Мэт. На столе блестели три пустых бутылки «Вдовы». Я заметил, что актриса исчезла.

— Что случилось?

— Ее нет в номере. Я проверил внизу, и мне сказали, что она, вероятно, пошла спать, но там был ее ключ. То есть ее нет в отеле.

Мы с Мэт пили кофе и смотрели на пустой стул, на котором еще недавно сидела эта женщина. Подошел официант и унес бокал, из которого пила актриса. Больше не осталось ни одного следа, ни одного намека на то, что она здесь была — ни на столе, ни на стуле, ни в самом зале. Нередко случается, что своим внезапным уходом человек заставляет других подумать, что его и вовсе не было. Но в данном случае это ощущение было таким сильным, что можно было усомниться и в своем собственном существовании.

— Ну и что будем делать?

— Я подожду ее.

Мэт согласно кивнула. Возможно, теперь, познакомившись с актрисой, она действительно начала понимать, какие чувства я испытывал.

— Тяжело ей, — произнесла Мэт, качая головой.

— То есть?

— Если нормальный человек будет постоянно находиться в таком напряжении, то он быстро склеит ласты.

Актриса вернулась в отель в три часа ночи. Я боялся, что в рождественскую неделю она не сможет поймать такси, но она приехала на «Мерседесе 300Е» в сопровождении мужчины лет сорока, одетого в костюм от Хьюго Босс.

— Все хорошо, — бросила она мне, пересекая холл. Потом со мной поравнялся мужчина.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Такэо Юки, из туристической компании. — А, ну ладно.

Они оба направились в «Кеннедиз-сьют». Что все это значит? У этого типа, видимо, денег куры не клюют, подумал я.

И кто же из них двоих лгал? Наверняка мужчина, хотя это не являлось основанием больше не испытывать к нему сочувствия. В таком городе, как Сингапур, стоит взбираться по крутой лестнице, чтобы достичь успеха, и имеет смысл защищаться от женщины при помощи лжи, нежели грубой откровенности.

Поняв, что актриса нашла себе нового сопровождающего, я вздохнул с облегчением. Теперь, что бы ни случилось, я мог обратиться к нему за оплатой счета. Имени его я не спросил, но на всякий случай записал номер его машины.

Когда я увидела, что гид опоздал, я разнервничалась самым жалким образом, в чем себя тотчас же и упрекнула. В таком состоянии я сама себе напоминаю комиксы про ниндзя, которые в свое время почитывала. Чтобы научиться прыгать все выше и выше, ниндзя перепрыгивают через дерево, которое растет по нескольку сантиметров в день. Их способности развиваются, но и дерево становится выше. Эта чехарда не имела бы конца, если б не одно обстоятельство: либо в один прекрасный день мышцы перестают растягиваться, либо дерево перестает расти. Так или иначе, конечный результат налицо.

Когда я волнуюсь, я одновременно испытываю благодарность и укоряю себя. Если этого недостаточно, чтобы тревога исчезла (а в большинстве случаев этого недостаточно), я успокаиваю себя, размышляя о причинах этой тревога и обстоятельствах, ей сопутствующих. Я ищу нечто более сильное, чем тревога, вместо того чтобы дать ей пройти естественным образом. Состояние тревожного ожидания — штука весьма важная для того, чье призвание заключается в актерстве. Поэтому я постоянно говорю себе, что дать тревоге пройти самой по себе есть способ бегства от нее, а следовательно, поступать подобным образом не стоит.

Значит, надо стараться «перепрыгнуть» ее. И, как в случае с ниндзя, однажды наступает финал. Однако в этом нет ничего страшного. Когда приходит такой момент, надо лишь закричать, как кричит ребенок. Этот крик рассеет неприятные обстоятельства.

Гид опоздал на сорок минут. Ненавижу ждать. Во время ожидания я забываю, кого я жду и зачем. Наконец черты его лица растворились в моем сознании, словно смытый грим, и я вышла из пальмового садика, где бродят старые призраки отеля «Раффлз», пьют свой чай или, истекая потом, клацают на пишущих машинках.

Сначала таксист подвез меня к церкви Сент-Не-Знаю-Кто, и я показала фотографию Кария человеку в черном одеянии. Не знаю, кюре или пастору, или как его там… Он покачал головой и сказал, что не видел этого мужчину. К тому же эта огромная белая церковь выглядела недавно подновленной и не нуждалась ни в каком ремонте или реставрации.

Неподалеку я заметила надгробия, а рядом с ними — молодого человека, рывшего в земле ямку обломком деревяшки. Для могильщика он был слишком юн, а инструмент его не очень подходил для рытья. Скорее всего, это был послушник. Маленький и хрупкий, он казался тонким, словно былинка. Вряд ли он будет представлять из себя что-то достойное и в зрелом возрасте.

Я спросила его, что он делает. Он ответил, что хоронит свою золотую рыбку.

Следующая церковь находилась почти на окраине города и была окружена кладбищем, раз в сто больше американского кладбища в Иокогаме. Да, там было много мертвецов. Но Кария среди них не было. Я немного прошлась среди могил и мило поболтала. В моем воображаемом мире тоже имеется кладбище, на вершине холма. Туда скоро должна отправиться Жанна, хотя, будучи левой и притом атеисткой, она, возможно, будет довольствоваться местом на отшибе, где-нибудь в уголке, куда не заглядывает солнечный луч.

С первого взгляда эта церковь Сент-Не-Знаю-Кто произвела на меня нехорошее впечатление. Прихожане уже разошлись, и только хор продолжал репетировать гимны. У священника была гладкая кожа, а его левый глаз оказался стеклянным. Нервы мои напряглись. Священник, казалось, двигался, повинуясь электрическим импульсам, управляемый цифровыми сигналами: 0.1, 0.1, 0.1. Мне подумалось, что он способен выхолостить разлохмаченный труп вьетнамского солдата, символ всех моих надежд, до совершеннейшей чистоты, сделать его белее белого, еще белее, чем внутренность этой церкви Сент-Не-Знаю-Кто, я говорю даже не о чистоте пустыни, а скорее о чистоте в ее абсолютном понятии, о стерильности, дезинфицированной и перемолотой. Кария, где же ты? Стоит этим ребятам поработать со святыми ошметками убитого вьетконговца, запечатленного тобой, и они превратятся всего лишь в мясной фарш. Ты сказал мне, что хотел заняться реставрацией храмов, но это была очевидная ложь! Ведь на самом деле ты собирался проникнуть сюда как тать в нощи, переодетый рабочим, как это показывают в передачах со скрытой камерой, и разрушить здесь все, правда? Конечно же, ты прав… как я тебя понимаю… но приди поскорее мне на помощь, потому что этот женственный падре никак не может оторвать своих глаз от моих грудей под шелковым платьем.