— Даже я не берусь выносить всю квартиру, ограничусь лишь двумя-тремя килограммами золотых и серебряных украшений. Когда профессор вернется из Будапешта, попроси, чтобы он выпустил тебя на свободу. А пока можешь пользоваться содержимым его буфета…

От волнения слова сами сорвались с моих уст:

— Не будьте столь жестоки, Джерри Блейк! Через пятнадцать минут мне надо быть на уроках в школе!

— Зачем? — искренне удивился он. — Разве уже родился такой мальчишка, который предпочел бы уроки в школе захватывающим приключениям?

Его шаги приглушил ковер в большом холле. Было только слышно, как передвигается мебель и звенит металл. Потом где-то далеко захлопнулась дверь. Тишину в квартире нарушал только шум кипящего кофе.

— Уф!

Положение было почти безвыходное. В буфете не оказалось ни топора, ни даже обыкновенного ножа. Как разбить дверь кухни? А если я стану кричать, то сбежится весь дом и начнет допытываться: «Эй, малыш, как ты оказался в квартире профессора Стремского?» Разве я могу дать сколько-нибудь приличный ответ на этот вопрос, когда я даже не знаком с профессором? От злости я пнул дверь балкона. Не выбил я ее лишь потому, что, будучи человеком сообразительным, пнул ее слегка и только по деревянной части. Но стекла все-таки угрожающе задребезжали. Они дали мне знать, что глупо в такой момент обращать на себя чье-либо внимание. Мне оставалось только взирать на строящийся поблизости велотрек. Туман уже рассеялся, и с высоты пятого этажа открывался чудесный вид. Еще никто из нашего класса не видел велотрек во всем его величии.

При других обстоятельствах мне это доставило бы огромное удовольствие и гордость, но сейчас…

Вдруг я услышал скрип открываемой и закрываемой двери. Кто-то вполголоса запел в коридоре старинный романс «Грудь свою розой укрась», который теперь опять настолько вошел в моду, что даже я знал все слова. Потом этот кто-то быстрыми и тихими шагами приблизился к кухне и нажал на дверь. Наконец я услышал дребезжащий голос старика:

— Ах, уж эта моя боязливая Кети! Все ей чудится, что воры могут проникать в квартиру даже через балкон!

Замок щелкнул, дверь открылась, и уже трудно было бы определить, чьи глаза стали больше — мои или вошедшего бородатого, сутулого, пожилого мужчины. В отличие от дедушки Санди, который не придавал значения своей внешности, этот старик был одет элегантно, как в старинном фильме. Его черный длинный пиджак имел по бокам два разреза, чтобы легче было класть руки в карманы таких же черных узких брюк. Большая бабочка из шелка красовалась на белом крахмальном воротничке. Только на голове пожилой человек носил не цилиндр и не котелок, а самую обыкновенную широкополую шляпу.

— Что это за парадоксальный визит а-ля гран сюрпри?! — удивился он.

Но он, видимо, тут же понял, что я вряд ли пойму его вопрос, в котором столько иностранных слов, поэтому уже на чистом болгарском языке спросил:

— Что вы тут делаете?

Совесть не позволяла мне обмануть его. Особенно после того, как он проявил учтивость в обращении со мной. С другой стороны, я не смел говорить ему правду. А мое молчание было бы подозрительным. Поэтому я взял с помощью кухонного полотенца горячий кофейник и как можно любезнее улыбнулся старцу:

— Вы спрашиваете, что я делаю здесь! Неужели вам не видно, что я варю кофе?

Дед сел на чемодан, который он до сих пор держал в руках. Ему, очевидно, не хотелось терять равновесие. Но ему вместе с тем явно хотелось узнать что-нибудь побольше, и поэтому он уже совсем располагающе произнес:

— Мне принадлежит имя, начертанное на двери этой квартиры: профессор Стремский, физиолог. А согласно закону, милостивый государь, кроме принадлежащего мне имени мне также принадлежит и квартира. А посему желал бы узнать, разумеется, если это угодно и вам, как вы здесь оказались. Когда? И с какой, пардон, целью?

Я решил больше не терять драгоценного времени. Представившись, я тут же на ходу сочинил необыкновенно правдивую историю: на улице я встретил случайно какого-то незнакомого человека, который так же случайно обронил перчатку. Как хорошо воспитанный мальчик, я тотчас подобрал перчатку и отдал ему. Из чувства благодарности мужчина пригласил меня к себе домой на чашку кофе. Но, к сожалению, как выяснилось, квартира вовсе не его, и я оказал услугу низкому грабителю, который запер меня на кухне и смылся с двумя килограммами золотых и серебряных украшений.

— Что именно он взял, смею ли я задать такой вопрос? — поинтересовался профессор с таким видом, как будто кражу совершили не у него, а у соседа.

— Не знаю. Я уже сидел тут взаперти, — ответил я.

— А откуда вам известно, товарищ Александров, что украдены именно украшения?

— От самого преступника.

— В таком случае да будет вам известно, что вы имели дело не только с экспроприатором чужой собственности, но и с низкопробным укрывателем истины, который вполне заслуженно утратил одну из своих омерзительных перчаток, каковую вам не следовало бы даже поднимать.

Длинная и сложная речь профессора требовала большого напряжения. Я устал, как при чтении.

— Я не понимаю вас, — высказался я с надеждой на то, что он внесет ясность.

Он широко раскрыл рот:

— Кроме этих двух золотых коронок плюс одного обручального кольца я не располагаю никакими предметами, изготовленными из драгоценных или же редких металлов.

— Но я совершенно отчетливо слышал звон металла, когда он сматывал удочки…

Старик выпрямился и, задумчиво погладив усы, сказал:

— Если не возражаете и если это вас не слишком затруднит, пройдемте со мной.

Он переставил чемодан к кухонному буфету, провел меня в холл и зажег свет.

— Не отсюда ли доносился звук металла до вашего молодого тонкого слуха?

Я молчал. На большом полированном столе стояла начищенная сковорода из красной меди, а в ней лежал бланк для заявлений.

Десять минут назад, когда я входил сюда, ничего этого не было.

Профессор тоже заметил сковороду с листом.

— О! — сказал он и протянул мне бумагу. — Будьте любезны, прочтите, что здесь написано, ибо мне все никак не удается восстановить в памяти, где именно я оставил свои очки.

Я прочитал кривые строчки, нацарапанные бледным химическим карандашом:

— Быстро! — крикнул старик тоже достаточно быстро, потому что на этот раз не было времени для его профессорского многословия. — Выключите плиту и дайте чистого воздуха.

Я выполнил и эти команды. Через открытую дверь балкона дым устремился на улицу.

— На нашу с вами долю выпало вполне реальное счастье, что в этот предобеденный час моя жена отсутствует. Она органически не выносит запаха от сожжения каких-либо органических соединений, а кроме того, она вообще категорически против непроизводительного расходования кухонных припасов.

— Моя бабушка Мария — тоже, — успокоил я его.

Он вынул из буфета фарфоровую банку с сахаром-рафинадом.

— Прежде чем с вами расстаться, мне хотелось бы угостить вас. Сахар — это не только приятное питательное вещество с отличными вкусовыми качествами, но и весьма полезное химическое соединение: сто граммов его содержат девяносто калорий! Как вам это нравится?

— Я этого не знаю. Мы этого еще не проходили.

Профессор положил мне в ладони два куска сахару, еще десять высыпал в мой карман и сказал своим писклявым голоском:

— Я необычайно доволен тем, что вернулся из Будапешта на сутки раньше, чем было предусмотрено программой, предложенной нашими венгерскими коллегами, и что благодаря этому без особого напряжения воли и сознания смог вызволить вас из-под кухонного ареста!

— Я тоже рад.