В дороге Павел не без злорадства прослушал радиопередачу, где, помимо прочего, обсуждалось отсутствие на фестивале в Каннах Тани Розен и ее скандально известного супруга. Похоже, папарацци переполошились, упустив добычу, однако в погоню за Лариной никто не бросился. В конце концов, Канны сейчас были наполнены звездами разных масштабов, и гоняться за неведомо где летающим журавлем, когда в руках столько синиц, просто невыгодно.

Был небольшой шанс, что кто-нибудь по дороге опознает ее и сообщит в местную прессу. Но то ли здешние газетчики были нелюбопытны, то ли жители нетрепливы — никто их ни разу не побеспокоил.

Нюту в Женеве они не застали. Заспанный Жиль, протирая глаза, сообщил, что Нюта, не заезжая домой, прямо в аэропорту взяла билет на Берлин и улетела. Когда вернется, не сказала, но обещала позвонить. Похоже, Жиль был этим поступком весьма раздосадован, но, как воспитанный молодой человек, виду не подал. А вот Захаржевская, как показалось Тане Лариной, вздохнула с облегчением.

«Ее можно понять, — подумала Таня. — Заглянуть в глаза двадцатилетней дочери, которую в последний раз видела грудным младенцем, — это не так просто».

Чуть ли не в первый день их совместной жизни Павел, ничего, похоже, не скрывая, рассказал ей, почему расстался с первой женой и почему оставил ребенка у себя. Тане было безумно жалко свою тезку и как-то заочно не-ловко перед ней: вовек не видать бы счастья ей, Татьяне Лариной, когда бы не несчастье другой Татьяны… Ей-богу, до чего же хорошо, что встретились они как раз тогда, когда и Захаржевская наладила, наконец, личную жизнь.

Просторное поместье Бирнбаума находилось под присмотром управляющего и полудюжины слуг. Нил, который нагрянул с женой и друзьями неожиданно, застал дом и сад в образцовом «швейцарском» порядке. Несколько дней ушло на знакомство с поместьем, которое кое в чем превосходило даже Занаду. А именно: обилием механических аппаратов, сооруженных Густавом Бирнбаумом при участии своего брата.

— Это просто музей какой-то! — восхищался Розен, разглядывая образцы, большая часть из которых находилась в рабочем состоянии.

Под причудливые механизмы была отведена целая галерея. Большинство из них были накрыты стеклянными колпаками, оберегавшими от пыли, самые большие хранились за прозрачным пластиком.

— Раньше их просто закрывали холстом! — пояснил Баренцев.

Большинство моделей работали с помощью пружинных механизмов, подобных часовым — они были созданы еще до войны. Позднее братья стали больше применять электрические приводы, работающие на аккумуляторах, а в некоторых случаях комбинировали старомодные пружины и электричество.

Особенно впечатлял искусственный театр, в котором маленькие куклы разыгрывали последний акт из «Гамлета».

— Дед вначале хотел, чтобы во время спектакля звучала речь актеров, записанная на фонограф — тогда еще не было магнитной записи, но потом решил что в беззвучном варианте эта сцена больше впечатляет! — пояснил Баренцев.

— Он был прав! — сказала Ларина, которая не могла оторвать глаз от игрушки. Фигурки двигались плавно, кружась. Лаэрт, Гамлет с обнаженными шпагами, лица кукол были сделаны настоящим художником. Маленькие шпаги звякнули друг о друга и, наклонив головы, механические актеры стали фехтовать. Баренцев ничего больше не говорил до самого последнего мгновения, когда сраженный Лаэрт опустился на колени. Королева умерла, король убит и Гамлет умирает.

— Боже мой! — сказала Ларина. — Для ребенка это слишком мрачно!

— Она предназначалась не для детей! — сказал Нил, бережно закрывая механизм. — Дед считал, что взрослым игрушки нужнее, чем детям. Это единственное, что может вернуть их к реальности! К сожалению, мало кто разделяет это мнение.

— Но у нас есть кино! — заметил Розен. — Сейчас ваш гениальный родственник нашел бы без труда призвание в кинематографе.

— Не уверен, — сказал Нил. — Он, правда, восхищался картинами Мельеса, в Занаду даже есть небольшая коллекция его фильмов, но мне кажется, что он всегда хотел работать не для толпы, а для кого-то, кто может оценить, почувствовать душу, которую он вкладывал в каждое из своих творений. Поэтому большинство из них не покидали никогда эти дома — здесь, в Монтре, и в Занаду.

В галерее также был большой механический ящер, предвосхищавший динозавров Спилберга. Он выглядел, пожалуй, еще более устрашающе — особенно когда управляемый Нилом тронулся с места, разевая зубастую пасть и поблескивая медной броней. Каждый его шаг, казалось, отзывался в самых удаленных уголках дома.

Нил не мог удержаться, чтобы не подурачиться. Он притворился, будто электрический пульт вышел из строя, и только когда ящер был в десятке шагов от зрителей, остановил его.

— Совершенно идиотская шутка! — заметила на это Захаржевская. — Это чудовище не на компьютере сделано и может легко покалечить кого-нибудь своими лапами.

— Все под контролем, — заверил ее Нил. — Говорят, что однажды какой-то бродяга забрался в дом к господину Бирнбауму и отдал концы от страха прямо здесь, в зале, наткнувшись на этого монстра, хотя тот, само собой, был выключен. Я, впрочем, не уверен, что это не легенда. Во все времена дом очень хорошо охранялся!

— Вообще-то у Спилберга в фильме были заняты не только компьютерные монстры, но я сомневаюсь, что где-нибудь в Голливуде есть подобная модель, — заметила Ларина. — Я сейчас подумала, Нил, что жизнь ваших предков и этот дом с его чудесами могут стать отличной основой для фильма!

— Не слушайте, Нил! — Розен несколько смутился. — Таня просто сейчас находится в творческом поиске!

Ларина показала мужу язык.

— Нет, почему же? — сказал Нил. — Это вполне возможно.

Осмотр оставшейся части коллекции отложили на следующий день. Хозяев и гостей ждал обед.

— Жаль, что из-за этой шумихи мы не можем посмотреть Шильонский замок! — заметила Ларина. — Хотя, по идее, я могу загримироваться, чтобы не привлекать внимания.

— Здесь, недалеко от Женевы, есть Европейский центр ядерных исследований, — сказал Павел. — Я бы с гораздо большим удовольствием заглянул туда!

— Никакой работы! — Татьяна была категорична. — Мы вроде бы решили, что посвятим это время друг другу, так что давай оставим твой драгоценный центр на потом.

Павел поднял руки, сдаваясь.

Захаржевская, глядя на них и Нила, подумала, что в последний раз чувствовала себя так же комфортно, когда в Занаду Питер и Делох вели спор с Баренцевым под грузди и икру. Впрочем, здешняя кухня была не хуже, и повар превзошел самого себя, стремясь угодить хозяину и гостям.

Когда перешли к десерту, разговор сам собой перескочил на драгоценности. Павел, впав было в велеречивость, именовал Монтре жемчужиной, Ларина на это посоветовала ему прекратить пошлить.

Захаржевская подняла вверх палец, прося внимания.

— Кстати, о птичках. Вы знаете, у меня есть серьги… Я хочу показать вам их, это настоящий раритет.

Розен изобразил любопытство, на самом деле его мысли снова витали вокруг находившегося поблизости ядерного центра.

А вот интерес Татьяны Лариной был совершенно неподдельным.

— Как странно! — сказала она, принимая бережно в ладони упомянутые серьги и внимательно их разглядывая.

— Что именно? — подняла брови Захаржевская, хотя догадывалась, о чем сейчас скажет ее тезка.

— У меня есть кое-что похожее. Кулон. Такая же огранка изумруда, такая же платиновая оплетка. Он мне очень дорог. Единственная память о матери. А ей он достался от отца. Моего отца.

Женщины одновременно посмотрели друг на друга. Словно видели друг друга впервые.

— Кем был твой отец? — спросила Захаржевская.

— Музыкант, — ответила Ларина. — Его звали Алексеем, и это почти все, что я о нем знаю. Он погиб еще до моего рождения…

— Как странно! — проговорила со вздохом Захаржевская.

— Странно… — словно эхо отозвалась Ларина.

— О чем, собственно, разговор? — поинтересовался Розен, вернувшийся из высших сфер на грешную землю.