В районе шести вечера Наташа вышла из здания в сопровождении подруги. Костя бросил на стол деньги и вышел из кафе, как вдруг увидел, что его девушка кому-то приветливо помахала рукой. Из красного «фольксвагена» выбрался незнакомый мужчина лет тридцати пяти с букетом белых роз в руках.

«Любимые Наташкины цветы»,— отметил Костя, застыв в проходе и не в силах сдвинуться с места. Первая мысль: накостылять этому старперу, чтобы даже думать забыл о его девушке... Но он увидел, как она ему улыбнулась, как приняла цветы и подставила щечку для поцелуя. Все встало на свои места: и ее странное поведение в последнее время, и отключенный телефон. Он и раньше подозревал о чем-то подобном, но сколько ни размышляй на эту тему, такая ситуация всегда застает врасплох.

Наташа с подружкой сели в машину и уехали, а Костя так и остался стоять рядом с кафе, пытаясь собрать свое сердце по кусочкам. Чтобы обрести ясность мыслей, Костя сделал несколько дыхательных упражнений из арсенала гимнастики цигун. Он вспомнил, как его учили отстраняться от боли, концентрироваться на задаче, но сейчас армейские навыки не помогали.

«В любом случае, я должен с ней поговорить, расставить все точки... Любопытная вещь: самые дорогие тебе люди предают, когда ты больше всего в них нуждаешься».

Вечером он набрал номер телефона Наташи, не сомневаясь, что ее опять не окажется дома. Мама виновато ответила:

— Костенька, она еще не подошла...

— Я знаю, Екатерина Васильевна. Передайте, пожалуйста, что я буду ждать ее на нашей скамейке завтра в шесть вечера. Скажите, что я очень прошу ее прийти. Надо срочно поговорить об одном важном деле.

— Хорошо...

По голосу Григорьев чувствовал, что Екатерина Васильевна расстроена. Она всегда хорошо к нему относилась и доверяла ему. Но теперь... Дочь уже взрослая и сама вправе выбирать себе будущее.

Ровно в шесть он сидел на скамейке в Шуваловском парке. Мимо трусили любители бега, гордо гуляли мамочки с колясками... Как часто, сидя на этой скамейке, они с Наташкой спорили, кто первый у них родится. Костя хотел девочку, она — мальчика. Теперь, похоже, все эти мечты унес с собой красный «фольксваген-пассат» с двигателем в двести семьдесят пять лошадей.

«Только бы он не появился сейчас в поле зрения, тогда этому мужику точно несдобровать...» — Костя занервничал, достал сигарету, но зажечь не успел. На аллее появилась Наташа. В новой дубленке (наверное, этот козел подарил!), с пушистыми каштановыми волосами, выбивающимися из-под кожаной шапочки, румянцем в обе щеки, она выглядела, как фотомодель в неформальной обстановке.

Она виновато улыбнулась и не подставила губы для поцелуя, как обычно. Присела на краешек скамейки, разглядывая свои перчатки.

— Почему ты не сказала раньше?

— Не хотела тебя расстраивать. И вообще, я ничего еще не знаю. Ты слишком рано делаешь выводы...

— Кто он? — По ее тону Костя все понял.— Только, пожалуйста, не ври, ладно?.. Я ведь заслужил немного правды?

— Подполковник ФСБ, очень хороший человек...

— Ясно...

— Костик, ты очень хороший...

— Только не надо вот этого: «хороший-пригожий», я не за жалостью сюда пришел!

Костя увидел, как испуганно она сжалась, и вдруг почувствовал себя полным уродом. Какое право он имеет на эту красивую девушку?! Что он вообще может ей предложить, кроме своей дурацкой любви?.. Устроил тут разборки, козел ревнивый...

— Прости меня, Натуш.— Он обнял ее за плечи, поцеловал в румяную щеку.

— Если хочешь, останемся друзьями.

— Можно, я тебя провожу?..— Костя вытер слезу, сорвавшуюся с ее ресниц.

Девушка кивнула...

На следующий день Костя плюнул на менеджера-морпеха, которой так и не позвонил, открыл рекламную газету, выбрал несколько объявлений, которые приглашали охранников, и, не откладывая дело в долгий ящик, отправился по указанным адресам. Теперь уже не его выбирали, а он выбирал. На одном из складов готовой продукции его устроили и график, и зарплата, и отсутствие у руководства привычки ковыряться в подноготной его родственников.

Возвращаясь в камеру, Геннадий вдруг понял глубинный смысл фразы, которую услышал из уст обрюзгшего подполковника из Главка: «Не связывались бы вы с ними...» Тогда до него не очень дошло, что имел в виду милицейский начальник, но теперь Толстых точно знал: речь шла не только о заключенных, а обо всей системе в целом. О странных отношениях между сидельцами и их тюремщиками. О системе, где сам человек как личность исчезает, уступая место ярлыкам, статьям, строчкам из уголовного дела.

Геннадий вспомнил абсолютно безразличное лицо оперативника, ненадолго оживившееся только тогда, когда он «сдал» своего сокамерника. А ведь достаточно было сделать всего один телефонный звонок тому же Егорову из главка, и стало бы ясно, что он, Толстых, говорит правду...

Вечером начался новый виток «тюремной романтики». Карточный проигрыш вызвал у Бивня досаду. В такие минуты он всегда начинал куражиться над теми, кого поставил на нижнюю ступеньку камерной иерархии.

Бросив карты на колени улыбавшемуся Хряку, он с хрустом потянулся и произнес:

— Что-то мы радио давно не слушали. Сейчас же концерт по заявам. Где пульт?..

Раскрашенный кусок картона, служивший пультом дистанционного управления, ждал своего часа, лежа на тумбочке. Толстых и Корнилов, как по команде, вылезли из-под шконок и встали навытяжку перед паханом.

— Та-а-ак, где тут у нас «пуск»?..— Он нацелил «пульт» на Корнилова и нажал «кнопку».

Подражая голосу диктора, тот произнес:

— Радио «Колыма» продолжает свою работу в прямом эфире!.. Для прекрасного человека Валентина Клычкова, который отдыхает сейчас в солнечной Ницце, мы передаем, по просьбе его друзей, песенку Крокодила Гены из одноименной оперы... Приятного вам, как говорится, прослушивания, Валентин Николаевич!..

Толстых с отрешенным видом подошел к столу, откинул скатерть, положил пальцы на нарисованную клавиатуру. Корнилов, словно дрессированная обезьянка, начал отбивать ритм, используя в качестве ударных комбинацию: хлопок ладонями у открытого рта. «Подыгрывая» себе на «синтезаторе», Толстых жалостливо затянул:

— Стоп! Очень плохо. Невесело как-то, скучно...— прервал выступление Бивень,— Такой шоу-бизнес нам не нужен!

— Перематываем назад... Дубль два!..— Он нажал на «кнопку».

Не меняя выражения лица, Корнилов ускорил ритмическое сопровождение. Толстых запел быстрее, по его лицу текли слезы.

...Его выпустили с опозданием на девять дней.

Егоров корпел над квартальным отчетом. К каждой цифре, проставленной собственной рукою в расчерченные графы, он относился, как курица-наседка к высиженному цыпленку,— то есть заботливо, нежно и ревностно. Это был важный элемент «штабной культуры», которую подполковник любил с юношеской страстностью. Процесс был таким же интимным, как соитие с желанной женщиной. Поэтому Сергей Аркадьевич недовольно поморщился, когда в дверь робко постучали.

— Войдите...

В кабинет вошел изможденный Толстых в слегка помятом костюме. На этот раз Егоров улыбнулся от души. Свою часть договора он выполнил, теперь настала очередь шведской сантехники.

— Геннадий Ефимыч, ну наконец-то!.. Я все подготовил, а вас нет... Ну как, подняли авторитет?..

Бизнесмен тяжело опустился на стул. Подполковник успел заметить, как сильно он изменился: лицо осунулось и пожелтело, под глазами фиолетовые круги, руки дрожат, в шевелюре появились седые пряди... Егорову показалось, что за полторы недели «сиделец» постарел лет на пять.