— Поражает нервные клетки. Вызывает возбудимость, слабость, нервное расстройство. — Он оторвал взгляд от клавиатуры. — Но как она попала в мозг?

— Хороший вопрос, — заметила Хэнли.

Слушай, здесь у меня Сибил. Она просит передать тебе, что каиновая кислота родственна домоевой кислоте, которая является виновником большого количества случаев отравления ракообразными в Канаде. Домоевая кислота подавляет глутаматные рецепторы мозга и заставляет нервные клетки работать до тех пор, пока не отомрут. Так сказать, «перенапряжение в сети».

— Ракообразные… — повторила Хэнли. — Спасибо, Иси. До связи. — И она выключила компьютер.

Оставив лабораторию на Ди, Хэнли схватила контейнер для образцов и отправилась опрашивать взволнованную команду кухарок, которые собирали еду для полевых исследователей.

Шеф-повар пустился в объяснения:

— Для полевых исследователей существует довольно стандартный набор блюд. Обильная калориями пища.

— Возможно, в последний раз было что-то сверх программы? По спецзаказу одного из ученых?

Кухарки переглянулись.

— Было, — признался шеф-повар. — Мы не сказали об этом, потому что боялись санкций министерства рыболовства и океанических ресурсов Канады. Дело в том, что летом мы отловили нескольких трубачей. Они далеко не всем по вкусу, но русская леди просто с ума по ним сходила. Она буквально потребовала, чтобы мы дали ей с собой моллюсков для прощальной вечеринки.

— У вас остались трубачи?

— Да, мы держим их в баках с соленой водой.

Хэнли ощутила резкий выброс адреналина в кровь. «Возможно, содержащийся в этих брюхоногих моллюсках яд не разрушается при высоких температурах. Тогда почему при аутопсии Ингрид Крюгер не обнаружила в содержимом желудков признаков токсина? Да потому, что сакситоксин, который упомянула Сибил на совещании в Центре, обычно не оставляет следов в желудочно-кишечном тракте. А если трубачи — пища на любителя, то Косут, избежавший вскрытия, наверное, и не ел их».

«Спокойно, спокойно, — сказала себе Хэнли, — будем продвигаться шаг за шагом».

— Тараканова действительно забрала моллюсков? Мы не обнаружили раковин в полевом лагере.

— Значит, они выбросили их в полынью. Это экологически безопасно, к тому же не надо тащить лишний груз обратно на станцию.

— Ясно. Мне придется конфисковать трубачей.

— О Боже! Вы полагаете, что в смертях виноваты моллюски? — Одна из кухарок разрыдалась.

Хэнли ошеломленно уставилась на алюминиевый бак:

— Неужели вы и впрямь едите эти… штуки? Да они размером со слона!

Она перенесла трубачей из кухонного бака в пластмассовый ящик, помеченный знаком биологической опасности, и понеслась по коридорам к своему корпусу. В ажиотаже она пропустила нужный поворот и проделала лишний путь.

— Кийоми! Ули! — закричала она прямо с порога. — Нужна ваша помощь!

— Думаете, нашли то, что искали? — спросил Ули.

Хэнли помедлила с ответом. Даже со своими помощниками она предпочитала держаться дипломатично.

— Я все больше убеждаюсь, что мы имеем дело с органикой, — сказала она, глядя на Кийоми и Ули и определяя меру собственной откровенности. — У меня хорошая новость: если моя догадка верна, то эпидемия станции не грозит.

Включив компьютер, она попросила Исикаву выяснить все о трубачах и сакситоксине.

— Ули, пожалуйста, пересчитайте моллюсков и раздобудьте по три мыши на каждого. Требуются здоровые особи весом от восемнадцати до двадцати граммов. Возьмите грызунов из разных лабораторий, чтобы никого сильно не ограбить. Хотя если найдете способ изъять всю партию из отдела Саймона Кинга и досадить ему, то ради Бога!

Хехт рассмеялся и убежал.

— Отлично, Кийоми. Когда Ули вернется с охоты, поставьте опыт на мышах. Наденьте перчатки. Возьмите образец ткани у каждого трубача и вколите трем животным. Но прежде пометьте все раковины и всех мышей, чтобы мы знали, на какой зверушке что опробовали. Зафиксируйте моменты инъекций. Будем работать посменно и наблюдать за мышами круглосуточно, потому что, если они умрут (а я искренне на это надеюсь), нам понадобится точное время смерти.

Дача неподалеку от Петербурга оказалась сложенной из кирпича и необычайно просторной. Панов снял ее на выходные, чтобы отметить именины жены в компании старых друзей. Он приветствовал Руденко во дворе с мальчишеской живостью:

— С возвращением на сушу!

Руденко улыбнулся. Друзья обнялись.

Руденко не был знаком с гостями Панова — десятком или чуть больше супружеских пар, и все равно вечер ему понравился. К полуночи дамы, за исключением одной, удалились в соседний коттедж; мужчины расположились в бильярдной выпивать, сплетничать и делиться последними новостями из Москвы, похожими на непристойные анекдоты.

Министр обороны первым выбыл из строя; затем в течение часа за ним последовало большинство собрания. Оставшиеся принялись распевать похабные частушки и блатные песни; лица раскраснелись от алкоголя, глаза затуманились от чувств. Наконец и эти ушли. К четырем утра в бильярдной остались незамужняя женщина и чей-то супруг: оба сползли на пол и храпели, привалившись друг к другу и к дивану.

Панов достал из бельевого шкафа два банных полотенца и побрел вместе с Руденко к бане. Раздевшись в сенях низенького березового сруба, они, нагнув головы, зашли в парилку и быстро развели огонь в дровяной печи. Несколько минут — и помещение наполнилось сухим жаром. Руденко прикрыл нос рукой, чтобы защитить легкие, а Панов, будто не замечая высокой температуры, начал деловито поливать из ковша горячие камни и сопровождать громким хохотом шипение воды.

Четверть часа они надраивали себя мочалками и хлестали друг друга распаренными березовыми вениками, потом выскочили в чем мать родила на двор. Схватив топор, Панов припустил по снегу в клубах пара, потявкивая, словно лиса. Следом затрусил Руденко; его тело было белым, как сугроб, и сам он словно бы раскалился добела изнутри. Подлетев к замерзшему пруду, Панов размахнулся и шарахнул по льду топорищем. Руденко приплясывал рядом, от мороза его бедные гениталии съежились.

Панову потребовалось нанести четыре удара, прежде чем появилась трещина. На пятом ударе топор и его хозяин с шумным плеском ухнули в месиво воды и ледяных осколков.

Панов с диким смехом затащил в прорубь Руденко. Они вели себя так, словно опять были молоды. Побарахтавшись в ледяной воде, приятели вылезли из проруби и побежали по примятому снегу назад, к бане, красные, как бураки, и хихикающие, как пацаны.

К одиннадцати утра окончательно рассвело, и гости проснулись. Мадам Панова взялась их потчевать блинами. То был долгий процесс: несколько часов все сидели в огромной кухне, сначала ожидая угощения, потом посыпая нежные мучные круги сахаром или обмазывая абрикосовым вареньем, скатывая в трубочки и засовывая в рот руками, как дети. Вскоре после трапезы стало смеркаться. Небольшой вереницей легковых машин гости отбыли; мадам Панова отправилась с ними навестить сестру в городе.

Панов и Руденко, устроившись за столом из березового дерева, допили чай и прикончили водку. Остаток вечера они продремали у камина. Около полуночи объевшийся и захмелевший Руденко отправился в отведенную комнату, чтобы погрузиться в глубочайший сон — плавание без сновидений.

Утром, после позднего и неторопливого завтрака, друзья поехали в Петербург. Сидящий за рулем Панов разливался соловьем; Руденко слушал вполуха, размышляя над предстоящей встречей.

Когда они миновали Царское Село, Панов спросил у адмирала, знает ли тот, что Николай Второй и его семейство жили там под арестом, ожидая высылки в Англию. Не слишком нуждаясь в ответе Руденко, Панов начал описывать, как царь коротал дни в заточении, изучая карту Лондона, читая детям вслух рассказы Артура Конан Дойла и беспокоясь, сумеет ли сын оправиться от болезни настолько, чтобы перенести морское путешествие.