Но она понимала, что даже в борьбе за Чарли нельзя использовать как аргумент такую ужасную трагедию.

Винтер заметила, что Джеймс внимательно наблюдает за ней, и покраснела от неловкости.

— Спасибо, — мягко произнес он, и эта короткая благодарность заставила ее покраснеть еще больше.

Джеймс неожиданно дотронулся холодными пальцами до ее руки, и она сразу же напряглась.

— Ты все еще вздрагиваешь? Удивительно… — Но он не выглядел удивленным. Казалось, Джеймс был погружен в раздумья.

— Какой долгий день. Пожалуй, пойду-ка я спать, — устало произнес он…

Ночью Вин разбудил отчаянный крик Чарли. Она мигом вскочила, вихрем пронеслась по коридору и с силой толкнула дверь в комнату сына. Это напоминало прежние годы, когда, услышав его плач, она сразу же спешила к нему, не успев даже как следует открыть глаза.

Она вбежала в комнату и остановилась, переводя их. Чарли спал. Винтер тихо подошла к кровати, чтобы убрать со лба сына влажные от пота волосы, но Чарли мгновенно проснулся и дико уставился на нее заплаканными глазами. В порыве нежности и жалости Винтер привлекла его к себе, обвила руками и стала укачивать.

Задыхаясь от слез и запинаясь, Чарли начал рассказывать ей о случившемся. Как давно не прижимала она его к своей груди! Он считал, что уже вырос из кудряшек и поцелуйчиков, и, уважая его стремление к самостоятельности, она перестала навязывать ему свои ласки.

Вин удивилась, почувствовав, что в его теле совсем не осталось детской округлости, оно словно целиком состояло из прямых и острых углов. Боже мой, как быстро он растет! И как быстро отдаляется от нее… В эту трагическую ночь ее сын нуждался в ней, но даже сейчас она видела, что Чарли пытается взять себя в руки, и, когда он стал вырываться из ее объятий, она сразу же отпустила его.

Теперь Чарли уже отворачивался от матери, переживая, что выказал свои эмоции столь неподобающим для мужчины образом. Чтобы успокоить его, она тихо, ровным голосом, словно речь шла о пустяках, произнесла:

— Папа сказал мне, что он гордится тобой, Чарли. Ты вел себя очень мужественно.

— Да, это так, сынок.

Вин вздрогнула и обернулась. Когда Джеймс успел войти? Он накинул халат, и в свете ночника она увидела его мускулистую загорелую грудь и длинные крепкие ноги. Как любила она целовать его тело! Винтер вспомнила, как однажды, в начале их знакомства, погладила его по бедру. Джеймс сразу же напрягся, поймал ее руку и сжал в своей, а Вин затрепетала от страха и удовольствия, когда он, чуть хриплым голосом, сказал ей, что она даже не представляет, что он хочет с ней сделать. Когда Джеймс тягучим голосом говорил ей, как он жаждет касаться губами ее атласной кожи, целовать ее груди, прижимать ее к себе, она вспыхивала от желания и с трудом удерживала себя, боясь закричать, чтобы он быстрее переходил от слов к делу…

Джеймс что-то говорил, но не ей, а Чарли. Винтер задохнулась от стыда за свои мысли. И где — у постели страдающего сына! Она виновато повернулась к нему.

— Да, Чарли, сегодня я гордился тобой! — продолжал Джеймс, садясь на кровать. — А сейчас горжусь еще больше.

Насупясь, Чарли смотрел на него, изо всех сил стараясь скрыть следы недавних слез.

— Только настоящий мужчина понимает, что в жизни случается разное. И есть такие вещи, из-за которых можно и поплакать. Здесь женщины обогнали нас. Они не такие трусы, как мы, поэтому легко выказывают свои эмоции. А мы временами боимся признаться, как нам плохо…

— Мужчины не должны плакать, — неуверенно возразил Чарли.

После короткой паузы Джеймс тихо ответил:

— Я иногда плачу.

В комнате воцарилась тишина. Чарли внимательно смотрел на отца. Он так же, как и Вин, понимал, что Джеймс говорит правду.

— Никогда не бойся своих чувств, Чарли, — повторил он.

Глаза Винтер наполнились слезами, когда она увидела, как Джеймс протянул руки к сыну и обнял его. Через секунду Чарли, повинуясь внезапному порыву, неловко обвил руками шею отца.

Вин молча вышла из комнаты, тихо закрыла за собой дверь и прислонилась к стене.

Вот о чем мечтала она долгие-долгие годы, еще с того момента, как зачала Чарли. Она так хотела, чтобы Джеймс любил своего единственного сына, любил и был с ним…

Дверь комнаты открылась, и на пороге появился Джеймс. Поворачиваясь к нему, она вдруг заметила, что верхние пуговицы ее ночной рубашки расстегнулись, оставив грудь полуобнаженной.

В смущении она подняла руку, чтобы застегнуть воротник, и залилась краской, неожиданно почувствовав, как твердеют ее соски.

Глаза Джеймса таинственно мерцали в полумраке. Он закрыл дверь, наклонил к ней голову и сказал:

— Не удивительно, что этот твой приятель так хочет тебя. Тебе с ним так же хорошо, как было со мной. Вин?

Она вздрогнула, как от удара, и прерывающимся от возмущения голосом ответила:

— Ты не имеешь права задавать мне подобные вопросы! Но так и быть, скажу тебе — нас с Томом связывает нечто большее, чем секс…

Внезапно Вин, погрустнев, остановилась. Связывает с Томом?.. Теперь-то их больше ничего не связывает…

— Понятно. С ним тебе хуже.

Его тихие слова болью отозвались в ее душе, но она тут же собралась. В голосе Джеймса ей послышались нотки чисто мужского удовлетворения. Вин опять почувствовала раздражение.

— Ты забываешь, что, когда мы встретились, я была совсем молоденькой, почти ребенком!

— Но ты не была ребенком в моих объятиях. — По какой-то причине его голос звучал рассерженно. — И потом, — более мягко добавил он, — всем известно, что у женщины подлинная чувственность развивается только после тридцати.

По ее телу разлилась сладкая истома. Но она не поддалась минутной слабости и, словно наказывая себя за нее, жарко ответила ему:

— Я уже выучилась на своих ошибках, Джеймс. Теперь секс не играет никакой роли в моей жизни.

— Неужели?

Неожиданно для Вин он схватил ее за руки. На одно мгновение они застыли друг против друга, как два противника перед сражением, и в следующий момент Джеймс уже сжимал ее в объятиях. Он так крепко прижал ее к себе, что она почувствовала тяжелое биение его сердца. Казалось, оно управляет всем ее существом, горяча ей кровь и заставляя ее собственное сердце биться все сильнее и сильнее. Ее затопила всеохватывающая жажда близости. Вот и раньше все было так же, и тогда одно его присутствие вызывало в ней лишь одно желание… Нет, вернее сказать, не он сам, а ее любовь к нему, ее здоровая чувственность заставляла ее исступленно прижиматься к Джеймсу.

В панике она повторяла себе, что больше не допустит этого, но тело уже не повиновалось ей. Не в силах пошевелить даже кончиками пальцев, она будто во сне ощущала, как Джеймс, слегка ослабив объятия, теперь гладит ее по волосам так ласково и нежно, как он делал это когда-то. Его замедленные движения пробудили в ней целый вихрь забытых воспоминаний. “Зачем, зачем?” — повторяла она про себя, но уже не в силах была удержать восставшее, изголодавшееся по любви тело.

Голова Вин как-то сразу отяжелела, и ей захотелось склонить ее к нему на плечо. Казалось, ее кожа жадно впитывает в себя каждое прикосновение Джеймса. Грудь налилась и заболела той знакомой, давно не испытываемой сладкой болью.

— Да разве он так тебя целует, Вин? — услышала она сразу же ставший хриплым голос Джеймса. Он, едва дотрагиваясь губами, целовал ее шею и плечи. Все кружилось перед глазами Вин. На нее нахлынули давно, казалось, вычеркнутые из памяти воспоминания о прошедшей юности.

— Или так? — Он нежно коснулся губами маленького ушка Вин, слегка дунул в него, потом, мягко сжав ее волосы, откинул ее голову назад и, как бы любуясь, посмотрел ей в лицо.

Откуда-то издалека до нее доносился слабый голос разума. Он побуждал ее отодвинуться от него, но Вин уже охватил жар любви, который приказывал ей еще плотнее прижаться к нему. Сколько лет в своих мечтах она жаждала, чтобы Джеймс вот так, легко и ласково захватывая губами, целовал каждый дюйм ее тела!