— Подожди, — сказал Олег Тахирову, когда они вошли в здание аэровокзала, — Мне надо послать телеграмму.

— Ты прилетишь раньше, — заметил Тахиров.

— Все равно. А вдруг она успеет встретить?

— Жду.

Олег быстренько набросал на бланке: «Вылетаю к тебе. Рейс №…» Он подумал, что пройдет несколько часов и будет встреча с Алкой. А потом отпуск, тоже с Алкой. И еще вся жизнь.

Тахиров ждал его не один. Рядом с там стоял отец Рыжкова.

— Он обязательно хотел встретиться с тобой, — шепнул Олегу Тахиров. — Я не стал возражать.

— Вы вернули мне сына, — сказал Рыжков-старший Тахирову и Мостовому. — Такое не забывается…

Олег вспомнил, как месяц назад он прилетал в этот город. Было очень рано, солнце наполовину выглянуло из-за горизонта, его никто не встречал. Вот и окончилась командировка…

Гнат вошел в поселок, как императоры входят в завоеванные столицы. От самого пирса, где пристал катер, впереди семенил с толстым портфелем Колька — вдовы Безугловой сын. За ним кругами носился кудлатый и вислоухий Черт, взлаивая от переполнявшего его счастья. И лишь затем торжественно шествовала прямая, долговязая фигура Гната, крест-накрест перетянутая ремнями фотоаппаратов. Даже альпинистский рюкзак не мог согнуть ее, и фигура вышагивала важно, подав вперед грудь.

К приезжим чудакам в поселке китобоев привыкли — кто только не заходил за харчами в здешний магазинчик, единственный на два десятка островов. Бородатые зверобои, художники с усиками тоньше комариного писка, сейсмологи с челочками типа крысиный хвост… Но все они приходили и уходили. А Колька проволок портфель Гната прямиком к бывшей радиорубке, где собирались открыть отделение связи. У дверей радиорубки приезжий свалил и свой рюкзак. Вопросов не было — приехал почтарь.

Должность эту утвердили в поселке недавно. Зарплата была невелика. Но и работа — один смех. Раз в неделю, а то и реже приходит пароход за почтой. Претендовали на вакансию местные домохозяйки, но району виднее — прислали своего.

На другой же день с наружных стен бывшей радиорубки исчезли произведения добровольного пожарного общества, а их место заняли большие фотографии гор, раскрашенных зеленым, густо-синих морей, детских мордашек в шоколадных оттенках.

Женщины, тотчас собравшиеся возле новоявленной фотовыставки, мигом выяснили, что уполномоченный отделения связи с удовольствием выполнит любую их просьбу: портреты на натуре и в помещении, пейзажи с вирированием и без, снимки 3х4 для документов и даже реставрация старых фотографий.

А Гнат демонстрировал женщинам все новые и новые образцы своего искусства. Из портфеля появлялись другие фотографии — казалось, конца им не будет — и шли по рукам под одобрительный бабий говорок.

Если Гнат добивался признания себе как фотограф, то успех был полный. Но похвалы странно действовали на него. Он морщился и говорил:

— Все это дрянь… и это дрянь… Разве что эта… Да нет, пожалуй…

А потом он совсем прекратил всякие разговоры, сел на подоконник и уткнулся в какую-то книгу.

Стоял июнь, туманный, с редкими солнечными праздниками. Тогда небо становилось голубым и базальтовый щит, встающий сразу за поселком, начинал отбрасывать огромную тень. Зубчатый контур тени тянулся далеко в море.

Но гораздо чаще вершина щита была скрыта за сизой клубящейся хмарью, и тогда казалось, что длинные вздрагивающие лезвия водопадов-детищ последнего землетрясения — срываются прямо с туч. Водопады давали жизнь ручью, бурному и недолговечному. Он с клекотом огибал кузницу и усмирялся на прибрежной косе.

И водопады и ручей, и сам базальтовый щит — все было здесь привычным, как фанерная заплата в окне магазина, видевшая уже трех завмагов.

У водопадов хозяйки полоскали белье, в ручье умывались и брали воду, по базальтовому щиту угадывала погоду на завтра.

И никому не показалось странным, когда в первое свое рабочее утро Гнат пробежал по задворкам к ручью с полотенцем на шее. Но ручей он перемахнул, побежал дальше, высоко вскидывая ноги, и исчез в густой поросли ольховника.

С минуту его не было видно. А затем на крохотной площадке у подножия скал начали чертить воздух две руки. Они взлетали, падали, молотили невидимого врага и даже вроде бы пытались столкнуть с места скалу, что немало позабавило старожилов.

— Силу, что ли, некуда девать? Так пошел бы к нам на разделку.

— Какая там сила! Одни кожа да кости… Смотри, раздевается.

Утро было холодное. Вершину щита завесила побуревшая, но уже не разразившаяся дождем туча. А маленькая фигурка у подножия действительно стянула с себя тренировочный костюм и теперь изображала все оттенки сомнений, стоя перед дымным росчерком водопада. Наконец исчезла в нем, вылетела назад как ошпаренная и суетливо задергала полотенцем.

— Ну вот, туши свечи. Лекарю работы прибавится.

Кузнечных дел мастер Сапаров по молодости лет тоже грешил фотографией. В последнем отпуске он купил себе новейшую камеру «Зенит-7» с зеркальным видоискателем и быстро отвел на ней душу, снимая знакомых женщин на фоне пальм, статуй и фонтанов. Вернувшись домой, он запечатлел на память своих друзей, вставших навытяжку у китовой пасти, и больше о фотоаппарате не вспоминал.

Может быть, это мимолетное увлечение так и не напомнило о себе, если б не разговоры, вскоре возникшие вокруг нового почтаря. Очень быстро делал заказы Гнат и брал за работу деньги, не очень стесняясь в цене. Кто-то уже пытался подсчитывать, сколько же выгонит в месяц этот ловкач, если, скажем, будет делать в день по пять-десять фотографий. И если к тому же с вирированием, и если еще… Получалось много.

Сапарова чужие деньги не волновали. Он получал в достатке своих. Но сами снимки задели его за живое, Как же так, у него тоже есть самый современный фотоаппарат, знает он, как определять выдержку, и фокус наводит верно, но вот не играют его снимки, не светятся, как у Гната, и никто не говорит о них, прицокивая языком:

— Да-а, ухватил!

Как-то утром, когда еще молчал дизель, а с моря совсем глухо пробивались сквозь туман крики чаек, Сапаров увидел из окна столовой присевшую на корточки фигуру. Как и все вокруг, смотрелась она пятном, но привычному глазу разобрать было можно — что-то фотографирует человек. Фотографирует в таком тумане? Сапаров отложил ложку и вышел на крыльцо.

У старого, подвязанного к перекладине колокола крутился Гнат.

Сапаров подошел совсем близко, но Гнат его не замечал.

Колокол как колокол, обшарпанный, с прозеленью. За ним — тусклое мерцание гальки да вздохи моря. Еще угадывались размытые очертания скалы. И ничего более! Ну ничегошеньки. А затвор лязгал и лязгал.

— А-а, привет! — кивнул Гнат, как будто знал Сапарова давным-давно. Наверное, у него была скверная память на лица.

— Кому ты голову морочишь? — ткнул Сапаров в фотоаппарат. — Если мне, то пустой номер. Не на того напал.

— Я вообще ни на кого не нападаю. Я делаю снимки.

— А ночью ты тоже снимаешь?

— Да. У меня есть блиц.

— Вот темнило! — вскричал Сапаров. — Давай поспорим, что в этом молоке ничего у тебя на пленке не выйдет. Ну, может, одни пятна.

— А меня, уважаемый коллега, как раз волнуют пятна. Разве вы не так видите Сегодня все вокруг? Туман съедает перспективу, и он же подчеркивает ее. Сравните этот колокол и во-он ту скалу.

— Ну-ну, — на всякий случай сказал Сапаров.

— К тому же это КОЛОКОЛ. Вам он о чем-нибудь говорит?