И он с кошачьей осторожностью стал пробираться сквозь тем­ноту, размышляя о том, что Тольтека, должно быть, здесь и впрямь его опередил. Хотя, возможно, и ненамного. Может быть, все еще можно исправить. Он преодолел последний крутой подъем и за­держался на краю огромного амфитеатра.

На секунду его ослепила яркая Она, близкая к полнолунию. Луна висела прямо над обрывом; ее свет затмевал звезды и окраши­вал обрыв в мертвенно-желтый цвет. Затем его глаза начали одну за другой различать более мелкие детали: поросшие мхом ступени амфитеатра, спускавшиеся до самого дна котловины, кольцо ба­шен, окружавшее квадратный лабиринт, даже фонтан в центре — его тонкая струйка сверкала в лунном свете подобно ртути. Он разглядел даже парк, весь заросший бэйловыми кустами — здесь, среди стройных белоснежных башен, они казались черными. С форума доносился гул голосов, но что там происходит, было не понять. Соблюдая особую осторожность, Ворон выбрался на от­крытое пространство.

— Хи-хи, — сказал ему человек, сидевший на верхней террасе. — Какая пустота, друг мой по Бэйлу.

Ворон остановился как вкопанный. Коре, шедший следом, уви­дел, как куртка у него на спине влажно потемнела. Ворон медленно повернулся к сидящему лицом. Это был Ллирдин — тот самый, что вместе с ними ходил в горы и рассказывал, как играл в шахматы в водолазном колоколе. Теперь он сидел, обхватив руками колени, и, скаля зубы, дико ухмылялся. На его губах была видна кровь.

— Да, пустота, — сказал он. — Пустота. Бог пустой. Я говорю: пустой, пустой, пустой, пустой.

Ворон заглянул гвидионцу в глаза — в них отражалась луна, и они казались пустыми.

— Откуда на тебе кровь? — как можно спокойнее спросил он.

— Она была пустая, — сказал Ллирдин. — Пустая и такая ма­ленькая. Зачем ей расти большой и быть пустой? Зачем? Так много ничего? — Он потер подбородок, взглянул на мокрые пальцы и печально проговорил: — Машины ее унесли. Это несправедливо. Ей было всего полтора года пустоты.

Ворон стал спускаться в амфитеатр.

— Она была ростом мне по пояс, — неслось ему вслед. — Ка­жется, когда-то давно, давным-давно, до пустоты, я учил ее смеяться. Я даже дал ей когда-то имя, и звали ее Полынь. — Ворон услышал, как Ллирдин заплакал.

Коре вынул пистолет, отстегнул кобуру от пояса и присоединил к пистолету как приклад.

— Не спеши! — сказал ему Ворон; он не оглядывался, но понял, что делает Коре, по звуку. — Тебе он не понадобится.

— Хрена в зубы не понадобится, — ответил Коре.

— Мы не будем стрелять в гвидионцев. А Тольтека, думаю, нам не опасен... теперь уже нет.

12

Они спустились на ровный газон и миновали башню. Ворон вспомнил, что на эту самую башню он поднимался вместе с Эльфави. На верхнем этаже у окна стояла маленькая девочка и молча билась о решетку.

Ворон прошел под колоннадой. Сразу же за ней на краю форума стояли, плотно сбившись, примерно пятьдесят жителей Звездара, большей частью мужчины. Одежда на них была разорвана, и даже при лунном свете на расстоянии в несколько метров Ворону броси­лась в глаза щетина на небритых подбородках.

К ним обращался Мигель Тольтека.

— Но ведь Ллирдин убил эту девочку! — кричал нуэвамерика- нец. — Он убил ее своими руками и убежал, вытирая губы. А робо­ты унесли труп. И вы стоите и смотрите!

Вперед выступил лесничий Беодаг. Его лицо выражало глубокое благоговение.

— При свете Ее! — возопил он; его голос то гремел, то стихал, как в лихорадочном бреду. — А Она — это лишь отражение Иниса, а Инис — это Неопалимая купина, хотя мы пьем реку. Если река дает нам свет, о, взгляните, как танцует моя тень!

— Как Гонбан танцевал для своей матери, — сказал кто-то ря­дом с ним. — А это означает радость, ибо человек, рождаясь, при­ходит из тьмы.

— Ночные Лики — это Дневные Лики! Это Бог!

— Танцуй, Бог!

— Стенайте к Богу, Вуи пылает!

Старик повернулся к девушке, преклонил перед ней колени и сказал: «Благослови меня, мать». С необычайной нежностью она прикоснулась к его голове.

— Вы что, с ума все посходили?! — взвыл Тольтека.

В толпе заворчали. Те, кто пустился было в пляс, остановились. От толпы отделился человек со спутанными седеющими волосами и направился к Тольтеке, тот издал какой-то воющий звук и отсту­пил. В этом человеке Ворон узнал Дауида.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Дауид. В его голосе звучал металл.

— Я... я имею в виду... не понимаю.

— Нет! — ответил Дауид. — Что ты хочешь сказать?! Кто ты? Для чего ты? Зачем ты здесь?

— Ч-ч-чтобы помочь...

Толпа начала окружать Тольтеку, отрезая ему путь к отступле­нию. Он схватился за кобуру, но никак не мог ее нащупать, будто понимал, сколь немногих успеет он застрелить, прежде чем осталь­ные свалят его на землю.

— На тебе худший из Ночных Ликов, — простонал Дауид. — Ибо это вообще не лик. Это безликость. Хаос. Пустота.

— Пустота, — шепотом подхватила толпа. — Пустота, пустота, пустота.

Ворон расправил плечи.

— Держись рядом и помалкивай, — велел он Корсу, вышел из тени колоннады на залитую лунным светом площадь и направился к толпе.

Первым его заметил стоявший на ее краю высокий мужчина; издав рык, похожий на медвежий, он развернулся и неуклюже побрел к пришельцам. Ворон остановился и подпустил гвидионца поближе. Тот замахнулся на него, согнув пальцы и метя в глаза. Ворон увернулся и сделал прием дзюдо, от которого его противник завертелся волчком через весь форум.

— Он танцует! — гаркнул Ворон, набрав полные легкие возду­ха. — Танцуйте вместе с ним! — Он схватил женщину и оттолкнул от себя. Стараясь не упасть, она судорожно закрутилась. — Танцуй­те на мосту между «инь» и «ян»!

Но гвидионцы не подчинились. Они стояли так тихо, что каза­лось, живые люди не могут так тихо стоять. У Тольтеки отвалилась челюсть.

— Ворон, — задыхаясь, пробормотал он, — оа, илем, Ворон...

— Заткнись, — прошептал Ворон и подошел к нуэвамерикан- цу. — Стой рядом. Никаких резких движений, и ни звука.

Дауид весь сжался.

— Я знаю тебя, — сказал он. — Ты моя душа. И поглощен веч­ной тьмой и вечно нет, нет, нет.

Ворон напряг память. Он слыхал столько мифов, должен же найтись подходящий... да, возможно... Снова его голос заполнил все пространство внутри лабиринта:

— Внемлите мне! Давным-давно Солнечный Кузнец принял об­раз оленя с серебряными рогами. Охотник заметил его и пустился за ним вслед. Они бежали вверх по склону горы, который весь порос крестоцветом, и повсюду, где копыта оленя касались земли, расцветали цветы, а там, где пробегал охотник, они увядали. Нако­нец они достигли вершины горы, где с крутого обрыва низвергался огненный водопад. Пропасть, в которую он падал, была холодна и вся наполнена туманом, так что охотник не видел, есть ли у нее другая сторона. Однако олень прыгнул через пропасть, и там, где ударили его копыта, посыпались искры...

Ворон стоял так же неподвижно, как и люди на площади, но его глаза бегали влево и вправо, и при свете луны ему было видно, что люди на площади начали успокаиваться. Ворон почувство­вал, как лед, сковавший у него все внутри, начал понемногу таять. Он не знал, сумел ли он хоть в малой степени постичь сложную символику только что пересказанного им мифа. Без со­мнения, он лишь смутно понимал его значение. Однако выбор оказался верным. Этот миф можно было интерпретировать нуж­ным в данной ситуации образом и превратить отход в танец, который вернет этих людей к исполнению обрядов, возникших в ходе бесчисленных убийств себе подобных.

Продолжая говорить, Ворон отступал, делая один крохотный шажок за другим, будто от их числа зависела его жизнь. Рядом скользил Коре, прикрывая от гвидионцев дрожащего Тольтеку.

Однако они шли следом, и число их все время росло. Пока они миновали колоннаду, выходили все новые гвидионцы, одни — из зданий, другие — из башен. Когда Ворон поставил ногу на первую ступень амфитеатра, на него уже было устремлено не менее тысячи пар глаз. Никто не говорил ни слова, но он слышал их дыхание — этот звук напоминал шум волн, бьющихся о дамбу Звездара.