Тут Коре и Вильденвей расхохотались, и она бросила на них непонимающий взгляд. Что касается Ворона, он бы не прервал ее рассказа ни за какие деньги.
Отбросив со лба выбившуюся от ветра светлую прядь, Эльфави продолжала:
— Разумеется, жители нашей планеты должны решить, желают они этого или нет. Но пока это решается, вполне можно заняться поисками места для такой базы, правда? Отец предложил необитаемую долину в нескольких днях пути в глубь острова, за горой Гранис. Путешествовать туда будет куда приятнее пешком, чем по воздуху; по дороге мы вам многое покажем и о многом побеседуем и успеем вернуться до наступления Бэйла. — Тут Эльфави чуть нахмурилась: — Не знаю, мудро ли устраивать иностранную базу возле Святого Города. Но об этом можно будет поговорить потом. — Она звонко рассмеялась: — Господи, что я плету! — и, повинуясь неосознанному порыву, потянула Ворона за рукав и взяла его под руку. — Но вы видели столько планет, вы и представить себе не можете, как мы вас ждали. Как это чудесно! Сколько историй сможете вы нам рассказать, сколько песен спеть! — Она положила свободную руку на плечо Бьерду. — Подождите, пока этот болтушка перестанет вас стесняться, друг издалека. Если бы его вопросами можно было вертеть генератор, он мог бы осветить весь Звездар!
— Ой-й-й-й! — проверещал мальчик, вырываясь.
Мужчина и женщина, а с ними ребенок двинулись без особой цели, не замечая ничего вокруг, по верху дамбы. Двое солдат шли за ними следом. Стволы винтовок у них за плечами темнели на фоне облаков и походили на черные розы. Пальцы Эльфави соскользнули с неловко согнутой руки Ворона — на Лохланне у мужчин и женщин не было обычая ходить под ручку — и нащупали флейту у него в рукаве.
— Что это? — спросила она.
Он вытащил длинную флейту. Инструмент был сделан из дерева дарвы, покрыт резьбой и отполирован, чтобы подчеркнуть зернистую фактуру дерева.
— Флейтист-то я неважный, — сказал он. — Знатный человек обязан владеть каким-нибудь искусством. Но я всего лишь младший сын, всю жизнь брожу в поисках работы для своих штыков, и у меня не было времени всерьез учиться музыке.
— Те звуки, которые я слышала... — Эльфави замолчала, подыскивая слово. — Они мне что-то говорили, — произнесла наконец она, — но на языке, которого я не знаю. Не могли бы вы сыграть мне эту мелодию еще раз?
Ворон поднес флейту к губам, и полились холодные, грустные звуки. Эльфави вздрогнула, запахнула плащ и коснулась чернозолотого медальона на шее.
— Это больше нежели музыка, — сказала она. — Эта песня пришла от Ночных Ликов. Это песня, да?
— Да, и очень древняя. Говорят, ее сложили на Старой Земле за столетия до того, как люди побывали даже на планетах собственной Солнечной системы. На Лохланне мы поем ее до сих пор.
— А вы можете перевести ее мне на гвидионский?
— Возможно. Дайте поразмыслить... — Ворон некоторое время шел молча, мысленно подбирая фразы. Боевой офицер должен уметь владеть словом, а их языки были родственными. Наконец он сыграл несколько тактов, отнял флейту от губ и начал:
Нынче на небе тучи, любовь моя,
И ветра шумят в полной силе.
Где же радость моя, где любовь моя?
Их в холодную землю зарыли.
Что ж могу я сделать, любовь моя,
Чтоб твою успокоить тень?
Стану плакать я над могилой твоей Целый год и еще один день.
Целый год и еще один день прошел — из-под камня раздался стон:
«Кто рыдает здесь над могилой моей И тревожит мой тихий сон?» 1
Он почувствовал, как Эльфави напряглась, и резко остановился. Дрожащими губами, так тихо, что он едва расслышал, Эльфави произнесла:
— Не надо, пожалуйста.
— Простите, — озадаченно проговорил он, — если я... но что случилось?
— Вы не могли знать. И я тоже. — Она оглянулась, ища Бьерда. Мальчик, уже освоившись, отстал от них и шагал рядом с солдатами. — Он не слышит. Ну, значит, это не имеет значения.
— Вы не можете мне объяснить, что вас испугало? — спросил Ворон, надеясь, что ее объяснение поможет ему разрешить собственные сомнения.
— Нет. — Она покачала головой. — Не знаю, что со мной. Просто эта песня меня пугает. Страшно пугает. Как вы только можете жить, зная ее?
— Мы на Лохланне думаем, что это очень красивая песенка.
— Но мертвые не говорят. Они же мертвы!
— Разумеется. Это просто фантазия. Разве у вас нет мифов?
— Наши мифы не такие. Мертвые уходят в Ночь, и Ночь становится Днем — да она и есть День. Подобно Рагану, который попал в Пламенеющее Колесо, вознесся на небо и снова был сброшен на землю, где его оплакала Мать, все это ипостаси Бога, они обозначают сезон дождей, когда иссохшая земля возвращается к жизни, а еще они обозначают сновидения и пробуждение от них, и утрату- воспоминание-возрождение, и... да разве вы не понимаете, все это едино! А в вашей песне двое разлученных людей обращаются в ничто и даже жаждут превратиться в ничто. Этого не должно быть!
Ворон спрятал флейту, и они молча пошли дальше. Вдруг Эль- фави отбежала от него, сделала несколько па какого-то медленного и величественного танца, неожиданно закончившегося длинным прыжком, вернулась с улыбкой на губах и снова взяла его под руку.
— Я забуду про это, — сказала она. — Ваша родина очень далеко. Здесь Гвидион, и когда Бэйл так близко, грустить нельзя.
— А что это за Бэйл?
— Это когда мы идем в Святой Город, — ответила она. — Так бывает каждый год — я хочу сказать, каждый гвидионский год, а он равен примерно пяти годам на Старой Земле. Все обитатели планеты идут в Святой Город своего округа, который его содержит в надлежащем виде. Вам будет скучно ждать нашего возвращения, разве что вы пойдете с нами... Может быть, так и будет! — пылко воскликнула Эльфави, и предвкушение грядущего погасило в ее душе остатки тревоги.
— И что там происходит? — спросил Ворон.
— К нам нисходит Бог.
— Да? — Ворон вспомнил о дионисийских обрядах у многих отсталых народов и как можно тактичнее спросил: — Вы видите Бога или чувствуете Вуи? — Последнее слово было местоимением всеобщего рода, который существовал в гвидионском языке наряду с мужским, женским и средним.
— Нет-нет, — ответила Эльфави. — Бог — это мы.
4
Танец закончился заключительным экзальтированным прыжком: птичья голова запрокинута к небу, радужные крылья трепещут. Аккомпаниаторы опустили свирели и барабаны. Танцовщица поклонилась так низко, что плюмаж у нее на голове коснулся земли, и исчезла в тростниках. Зрители, сидевшие, скрестив ноги, на траве, закрыли глаза и долгую минуту сидели в молчании. Тольтека решил, что такой знак одобрения и благодарности значительно красивее, чем аплодисменты.
Когда он снова огляделся вокруг, люди уже завершили обряд и готовились ко сну. Тольтека никак не мог к этому привыкнуть, и все же нужно было разбивать лагерь, ужинать и ложиться спать, хотя солнце не достигло еще и полуденного пика. Виной тому был, разумеется, длинный день. Гвидион только что миновал весеннее равноденствие. Но даже сейчас, в самом разгаре мягкой и дождливой зимы, в светлое время суток приходилось дважды ложиться спать.
В Звездаре это было не так заметно. С наступлением темноты улицы освещало искусственно генерируемое полярное сияние, и все продолжали заниматься своими делами. Таким образом, чтобы собрать экспедицию, потребовалось не более двух оборотов планеты. На заре они отправились в путь по холмам. Один день неторопливой ходьбы с двумя привалами уже позади; позади и ночь, когда луна светила так ярко, что путникам почти не требовалось фонарей; и вот опять дневка. Завтра — речь идет, разумеется, о «завтра» по-гвидионски — они достигнут той лощины среди холмов, где Дауид предложил устроить космодром.
Натруженные километрами бездорожья мускулы ныли, но спать еще не хотелось. Тольтека встал и оглядел лагерь. Дауид выбрал для него удачное место — поляну посреди леса. Несколько сопровождавших экспедицию гвидионцев, весело переговариваясь, прикрыли костер дерном и расстелили на траве спальные мешки. Один из них, выставленный для охраны лагеря от возможных нападений хищников, был вооружен луком. Когда охотник притащил на ужин убитого стрелой аркаса, Тольтека убедился, что это нешуточное оружие. Тем не менее он так и не смог понять, почему жители этой планеты вежливо, но твердо отказались принять привезенные на «Кетцале» в качестве дара винтовки и пистолеты.