— Где?

— За зданием посольства есть сарай с инвентарем.

— Вы об этом знаете?

— Да, конечно. Я буду там ровно в десять вечера. Вы покажете мне деньги, а я отдам вам пленку. Вы сразу же проявите ее. Надеюсь, у вас в посольстве для этого есть все необходимое?

— Да.

— Вы ознакомитесь со снимками, а я подожду. Можете не отдавать мне денег до тех пор, пока не просмотрите снимки и не удостоверитесь, что они стоят того, что я прошу за них. Эти условия вам подходят?

Уверенность, с которой я говорил, заставила Мойзиша насторожиться. Невероятное, видимо, не стало казаться ему таким уж невероятным.

— Мне нужен новый фотоаппарат, «лейка», — тихо сказал я. — Вы также должны обеспечивать меня пленкой. Вместо использованной пленки вы будете давать мне новую. Меня не должны видеть покупающим фотопринадлежности.

Теперь он слушал меня с большим вниманием.

— Берлин никогда не согласится платить такую огромную сумму, — бросил Мойзиш.

— Об этом должны беспокоиться вы, а не я. А теперь я буду вам очень многим обязан, если вы выключите свет в зале и па лестнице. Я ухожу.

Как мне показалось, он хотел задать мне еще целый ряд вопросов, но я решил, что пора уходить. Нервы мои были на пределе. В какой-то момент вся затея показалась даже мне нереальной и абсурдной.

Мойзиш, покоренный моими уверенными действиями, выключил свет снаружи. Моя рука в кармане судорожно сжимала пленки. Казалось, если бы в этот момент он продолжал задавать мне вопросы, я бросил бы пленки к его ногам и почувствовал бы громадное облегчение, если бы он взял их, не заплатив ни пфеннига.

Ночная темнота поглотила меня.

На следующее утро в Берлин из немецкого посольства в Анкаре была отправлена зашифрованная телеграмма:

«Министру иностранных дел Германии. Лично. Совершенно секретно. Мы имеем предложение служащего английского посольства, назвавшегося камердинером английского посла, купить снимки с совершенно секретных оригинальных документов. За первую партию документов он требует (30 октября) двадцать тысяч фунтов стерлингов. За каждую последующую пленку — пятнадцать тысяч фунтов стерлингов. Прошу сообщить, следует ли принять предложение. Если да, то требуемая сумма должна быть доставлена специальным курьером не позже тридцатого октября. Назвавшийся камердинером английского посла несколько лет назад служил у первого секретаря нашего посольства. Больше о нем ничего не известно. Папен».

Текст этой телеграммы стал мне известен только десять лет спустя, а ответ, который заставил бы меня ликовать, я узнал лишь сравнительно недавно. Ответ был следующий:

«Послу фон Папену. Лично. Совершенно секретно. Предложение английского камердинера принять, соблюдая меры предосторожности. Специальный курьер прибудет в Анкару тридцатого до полудня. Жду немедленного донесения после получения документов. Риббентроп».

В то время, когда происходил обмен этими телеграммами, я сидел в гостинице «Анкара Палас». Я много пил, но не пьянел.

Я перешел Рубикон, и возврата назад не было. Трудно передать то волнение, с которым я ждал 30 октября. Но я ни в коем случае не должен был терять головы. Более того, в эти дни мне следовало особенно внимательно относиться к своим обязанностям камердинера. Двадцать девятое октября — турецкий национальный праздник. Накануне вечером в турецком министерстве иностранных дел был дипломатический прием. В полдень тридцатого октября президент Иненю устроил прием для дипломатического корпуса, а после полудня — большой военный парад на ипподроме. Я должен был приготовить сэру Хью соответствующие костюмы.

Когда я готовил сэру Хью парадный костюм для приема у президента, он вошел, в спальню, посмотрел, как я снимал последнюю пылинку с его костюма, и с улыбкой сказал:

— Эльяс, сейчас подходящий случай сказать вам, что я очень доволен вами. Вы прекрасный камердинер. — Он сказал это тихим, приятным голосом.

— Благодарю вас, ваше превосходительство.

Не имея сил взглянуть на сэра Хью, я продолжал смотреть на костюм.

Сэр Хью был в очень хорошем настроении.

— Удивительная вещь — находиться в нейтральной стране во время такой войны, как эта, — заметил он.

В это время я молча подавал ему одежду.

— На военном параде турецкое правительство должно позаботиться о том, чтобы представители враждующих государств находились на значительном расстоянии друг от друга…

— Ваше превосходительство, — проговорил я, — я очень рад, что моя страна нейтральна.

Он внимательно посмотрел на меня, но на мои слова не обратил никакого внимания. Я знал, что, действуя по указаниям своего правительства, он делал все от него зависящее, чтобы втянуть Турцию в войну. Он слабо улыбнулся и продолжал:

— На приеме у президента послы представляются в алфавитном порядке названий государств. Вы понимаете, что это значит?

Я слишком долго был кавасом и понимал, что это означало.

— Они представляются в порядке французского алфавита: первым посол Allemagne, затем Anglettere, то есть первым немецкий посол, затем английский, — продолжал сэр Хью Нэтчбулл-Хьюгессен. — Я встречу немецкого посла. Когда господин фон Папен появится в зале я буду ждать у входа. Мы поприветствуем друг друга едва заметным наклоном головы, не глядя в лицо. Таков обычай. Наши народы убивают один другого, а мы приветствуем друг друга.

— Все это очень печально, ваше превосходительство, — позволил себе заметить я.

Неожиданно сэр Хью издал какой-то сухой, короткий звук. Он, очевидно, вспомнил что-то веселое.

— Несколько лет назад, когда я находился в Пекине, сын Папена был другом моей семьи. Мы были в хороших отношениях… — Он снова засмеялся: — Как бы это выглядело, если бы вдруг вы появились в немецком посольстве с маленьким подарком для господина фон Папена?

У меня остановилось сердце. Уж не попал ли я в ловушку? А вдруг меня видели входящим в немецкое посольство? Эти мысли заставили меня покраснеть до корней волос.

Но сэр Хью громко засмеялся.

— Что вы так испуганно смотрите на меня? — спросил он. — Я только вспомнил, что турецкий национальный праздник является также и днем рождения моего коллеги фон Папена. Ему сейчас шестьдесят четыре года, если мне не изменяет память. Будь это мирное время, я, естественно, поздравил бы его. Но теперь время военное. В этом году ему придется обойтись без английского подарка.

Я еще раз удостоверился, что форма на сэре Хью сидела правильно, и заставил себя улыбнуться. Но вскоре мое настроение изменилось. Самообладание вернулось ко мне.

Впервые после того, как я ушел из немецкого посольства, я почувствовал, что у меня есть силы для достижения намеченной цели.

Мне было искренне жаль сэра Хью. В своей парадной форме он выглядел очень симпатичным. Как только он ушел, я поспешил в его комнату с фотоаппаратом, который был спрятан в пылесосе.

На следующий день после полудня я был свободен, поскольку работал в праздник.

Я встретился с Марой. Мы гуляли по бульвару Ататюрка, глядя на витрины магазинов. Мара не знала, что у меня должен был состояться решающий телефонный разговор.

— Вчера я впервые фотографировал в посольстве, — сказал я ей.

— В посольстве?! — удивленно воскликнула она, словно я сказал ей нечто такое, чему нельзя было поверить.

— Да, в комнате сэра Хью. Я открыл красные ящички, стоявшие на его столе, и сфотографировал две телеграммы. — Звук моего собственного голоса успокаивал мне нервы. — Я сделал копии ключей, — продолжал я. (Их сделал слесарь, который работал со мной много лет назад в транспортном отделе Стамбульского муниципалитета.)

Мару охватил панический ужас, когда она представила, что со мной могло произойти.

— А что, если бы в комнату вошел посол?! Я самодовольно улыбнулся:

— Он был на приеме у Иненю. Я положил телеграммы на подоконник и сфотографировал их.

Часы показывали без пяти минут три. Мы остановились у телефонной будки.