Я верил тому старику, который проложил тропу к Янцельскому озеру, верил, что ни один поворот даже на очень чистом месте старик не сделал просто так, и наконец увидел озеро.

Казалось, везение было рядом со мной. Озеро встретило теплым безветрием и уютной мерцающей дымкой. Дымка скрывала противоположный берег, будто не желала сразу показать сказочное озеро во всей красе.

Я поднял голенища сапог и далеко забрел в воду. У ног вертелись рыбешки, совсем рядом поднималась лохматая стена тростника, и тут же за тростником светились большие белые лилии. Я пил прохладную вкусную воду, всматривался в далекий неясный берег и молчал вместе с тайгой. Вода в озере была легкой и прозрачной, в ней не было запаха прелого листа и торфа. Такая вода могла обещать много рыбы.

Удачу обещала и избушка. Недавно прошли густые дожди, но в избушке было сухо. Крыша еще держала, печь не развалилась и была готова служить новому человеку. Оставалось только найти лодку. Лодку сделали давно, с прошлого года на ней никто не ездил, она должна была лежать на берегу подальше от волн и льда. Я. знал, где должна была лежать лодка, но на легкой воде, безветрии, крепкой крыше и исправной печи мое везение окончилось.

Лодку я отыскал, но это была уже не лодка. Тяжелая глыба мокрого снега, упавшая с еловых ветвей, сокрушила тонкое осиновое днище. Я снова пил воду таинственного озера, пил, чтобы запомнить вкус этой воды до следующего года, снова слушал молчание тайги и уже не так весело посматривал в сторону далекого и все еще неизвестного мне берега…

С Янцельского я возвращался другой тропой. Я уходил с отхожих озер совсем, уходил до следующей весны на свое Домашнее озеро. Сзади оставались болота, лесные острова, оставались Долгое, Тимково и то Верхнее озеро, где премудрые старики соединили между собой воды Балтийского и Белого морей. Эти старики оставили в тайге свои тропы, оставили избушки, лодки, удобные лесные лавочки–станки, где можно отдохнуть, на время прервав нелегкий путь. Старики оставили сказки, умение жить в лесу рядом со зверем и стихией, оставили ручьи и озера, болота и еловые острова и яркие закаты над вечерней водой, по которым я могу теперь точно угадывать завтрашнюю погоду.

Погода назавтра обещала быть ясной и холодной. Об этом рассказали мне легкие малиновые облачка, что остались после солнца над нашим Домашним озером. Завтра утром по берегам озера ляжет иней. С инеем гуще упадет на воду желтый лист с берез. С инеем пожухнет трава, умолкнет стадо, и лес станет темней и настороженней перед близкой зимой… Скоро снег занесет сугробами тайгу и спрячет до следующей весны узенькие тихие тропки. Тропки исчезнут под снегом, но на стволах елей останутся прежние тески и стрелочки. Некоторые тески уже успели затечь смолой, некоторые стрелочки успели потемнеть и теперь светят не так далеко. Но тески и стрелочки есть, и по ним даже в самую глухую зимнюю пору можно найти охотничью тропу за куницей или лосем. Охотничья тропа обязательно приведет человека туда, где есть зверь и где можно по окончании работы отыскать сухую сосну. Сухие сосны в лесу зовут жаринами. Из жарины устраивают зимний ночной костер — нодью — и у этого доброго костра вспоминают прошедший день, пережидают непогоду и ждут новую весну и новые тропы.

Свои тропы буду ждать и я. Может быть, эти тропы окажутся уже известными людям. А может быть, мне удалось проложить в лесу и свою собственную дорожку… Не знаю… Но тропы в лесу есть.

Я живу на берегу Домашнего озера. Еще совсем недавно это озеро было для меня лишь небольшим голубым пятнышком на карте. К голубому пятнышку вела извилистая линия лесной дороги. Таких дорог я видел уже много. По старым деревянным мосткам они перебирались через неглубокие вязкие ручьи, крутой упрямой петлей обходили высокие еловые острова, не спеша миновали сырую глину темных дуплистых осинников и напрямик брели по трудным моховым болотам.

Для передвижения по таким дорогам у меня выработались постепенно свои правила. Я взваливал на плечи тяжелый рюкзак, уговаривал подняться заснувшего щенка, прощался с очередной десятиминутной стоянкой и шел дальше к следующей остановке — к следующему ручью, мостку через болотистую низинку или к поваленному буреломом дереву. Там через пятьдесят минут трудной дороги по душной комариной тайге я снова останавливался, снова недолго отдыхал, курил и подсчитывал, сколько еще таких же вьючных переходов осталось мне до конца дня, до вечернего костра, до котелка с ухой и кружки горячего, крепкого чая.

Вечерний костер, кружка чая, сброшенные сапоги и спокойная усталость, что появляется в конце завершенного пути, приходили ко мне уже в туманных сумерках летней северной ночи. Густой, холодный туман плыл около моего костра, спускался вниз к воде и медленно, почти незаметно уходил дальше от берега, чтобы затянуть, спрятать и без того неизвестную мне глубокую воду таежного озера.

После восхода солнца вода озера расставалась с туманом, встречала утренний свет, становилась теплей и приветливей. Около такой воды хотелось остаться. Но я поднимал свой рюкзак, звал щенка и шел дальше, чтобы в конце дня снова развести костер на берегу еще одного малоизвестного озера.

Пожалуй, и Домашнее озеро осталось бы где‑нибудь позади. Впереди было много других таежных озер. Я знал их по карте. Мой маршрут от одного озера к другому был заранее рассчитан, и я хорошо знал, что вслед за Домашним меня тут же должно было встретить следующее — Хибальское озеро… Но Хибальское я увидел намного позже.

Что было причиной моей слишком долгой стоянки на берегу Домашнего озера? Трудная дорога по болотам, особое гостеприимство, которым одарили меня пастухи на отгонном пастбище, или само несколько необычное для строгой северной тайги теплое имя озера?

Несмотря на регламент маршрута и твердые правила, выработанные в пути, добраться за день до Домашнего озера мне не удалось, а потому вместо тихой, спокойной ночевки на сухом берегу пришлось довольствоваться сырым неуютным костром около лесного болота. Еще в су–мерках я расстался с неприветливым ночлегом и на рассвете увидел внизу у подножия елового острова необычное озеро.

Необычным было все: и пепельный цвет воды, и мягкие, теплые полосы утреннего света по этому блестящему пеплу, и глубокие, удивительно медленные всплески больших рыб, и неподвижная белая–белая птица посреди озера.

Это был лебедь. Одинокий, будто уснувший, лебедь, темные высокие ели, обступившие озеро, деревянная часовенка и старое кладбище среди черных еловых стволов на высоком холме, моя бессонная ночь, усталость после многих лесных дорог и тишина, глубокая, но в то же время необычная для тайги теплая тишина утренней воды, тишина безмятежного лесного озера, белой сказочной птицы и медлительных больших рыб…

Этого озера не было на моей карте. Я не знал его названия, не рассчитывал встретить здесь, на пути к Домашнему, но оно появилось, остановило, и первый раз за всю дорогу по тайге я задал себе вопрос: «А что, если остановиться и никуда дальше не идти?» С высокого открытого берега я увидел узенькую сухую дорожку к ручью, мостик через ручей, светло–серую полоску изгороди, мелькавшую среди мохнатых сосенок, и крутые скаты крыш удивительно тихого для дневного часа северного лесного поселения. И тут же за крышами крепких высоких домов открывался широкой голубой полосой уютный залив еще одного озера. Это и было Домашнее озеро.

Вода Домашнего озера оказалась прозрачной и теплой. По такой воде хотелось долго брести, смывая с лица пыль дороги и прилипших ко лбу и щекам комаров, плескаться и просто радоваться хорошей встрече. Из воды я выходил свежим, смывшим усталость, выходил с твердым желанием продолжить свой путь, продолжить поиски настоящего леса, настоящей таежной воды и людей, давно проложивших свои тропы по заонежской тайге.

Тайга, не тронутая топором, таежная вода, никогда не знавшая жадности безрассудного рыбака, следы животных, говорившие, что «край непуганых птиц» — вот он, рядом, — все это уже было, давно звало остановиться и более внимательно приглядеться к окружающему. Но мне еще не встретился человек, которого я собирался расспросить, как он, житель тайги, нашел то согласие с первозданной? природой, которое мы сегодня называем устойчивым равновесием или менее мудро — добрым согласием людей, леса, воды и животного мира?