— Не может быть.

— Заднее левое. Ты что, не почувствовал, как мы на что-то наскочили?

— Запаска есть?

— Есть. Старая да лысая. Новая мне не по карману.

— А если и запаска дырявая?

Яшкин пожал плечами. Слева от дороги растянулось широкое озеро. Судя по лежавшей слева от сиденья карте, они проехали всего лишь сорок восемь километров и уже получили пробитое колесо, которое надо менять на старое и лысое, а до пункта назначения еще 1552 км. И делай, что хочешь — топай ногами, ругайся, проклинай.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

На йоркширской пустоши есть огромные белые сферы. Антенны растянулись вдоль пересекающего Кипр горного хребта. Громадные «тарелки» стоят на крышах зданий в предместье Челтнема. За большими компьютерами, установленными как по всему Соединенному Королевству, так и за периметром безопасности военной базы на средиземноморском острове, работают и британские специалисты, и сотрудники американского Агентства национальной безопасности.

Каждый день они перехватывают миллионы телефонных звонков, факсов и почтовых сообщений со всего Северного полушария. Подавляющее их большинство отбраковывается как не представляющее никакого интереса. Незначительное меньшинство сохраняется и попадает на стол аналитиков Центра правительственной связи, работающих в зданиях под «тарелками» в том самом глостерском городке. Что попадает к аналитикам, а что идет мимо них, то решают триггеры. Активируют триггер запрограммированные слова, фразы, произнесенные на десятках языков, а также специфические числа, если они внесены в память компьютера. И еще географические пункты. Определенные области находятся под постоянным наблюдением. Как только компьютер фиксирует сигнал из такой области, память моментально отыскивает совпадения и устанавливает связь. Мужчины и женщины, сидящие перед мониторами в затемненных комнатах, не понимают, что означают те или иные триггеры. Они — всего лишь фильтры, безвестные и безымянные.

Город Саров в Нижегородской области Российской Федерации значится среди тех, что снабжены триггером. Все входящие и исходящие международные звонки четко фиксируются, а местонахождение звонящего или принимающего определяется с точностью до сотни метров.

Звонки, о которых пойдет речь, поступили на монитор молодой женщины, работавшей на третьем этаже главного корпуса ЦПС в крыле «Д». Четырьмя днями ранее был зафиксирован звонок на мобильный в Саров. Длительность соединения составила восемь секунд. Звонивший находился где-то в лондонском районе Найтсбридж. На этот раз звонили уже из Сарова, а приняли звонок в портовом районе восточно-английского города Хэридж. Соединение продолжалось всего лишь четыре секунды. Тот же хэриджский телефон отметился еще раз, когда звонок с него, сделанный уже из Колчестера, приняли в неустановленном пункте возле польско-белорусской границы.

Дежурившая у монитора молодая женщина не понимала значения полученной информации — это было за пределами ее уровня доступа, — но она впечатала код, открыла надежный электронный канал и передала информацию о звонках, добавив как приложение спутниковые снимки. Один из них показывал грунтовую дорогу в Сарове, идущую с востока на запад. С севера к дороге подступал лес, южнее тянулись небольшие одноэтажные дома. На следующем снимке была видна автомобильная стоянка в Хэридже, на третьем — промышленный парк на окраине Колчестера, на четвертом — улица в Найтсбридже. На последнем снимке был виден смешанный, березы с соснами, лес, широкий круг, занимавший единственное расчищенное место, и проходящий рядом железнодорожный путь… Все так просто.

Она вышла из-за стола и подошла к кофеварке.

Паутина сплелась.

Триггеры не сработали бы, если бы звонок был принят на расстоянии двадцати пяти километров от города. Кто-то допустил ошибку. Сообщения и приложения, отправленные молодой женщиной, уже достигли Лондона и попали в чудовищно безобразное здание на южной стороне Темзы, дом на Воксхолл-Бридж, или ДВБ, как называли его все, кто в нем работал.

Деревья раскачивались под ветром. Их высаживали исключительно по прямой, так что они образовывали прямоугольные формы, свидетельствовавшие о том, что здешний лесник питал слабость к порядку казарменного типа. Казалось, даже ели росли здесь строго вертикально. Между ними, бросая дерзкий вызов установленному порядку, виднелись хаотично разбросанные березы. Лишенные силы хвойных, они торопливо тянулись вверх, спеша ухватить свою долю естественного света. Многие из них согнулись едва ли не пополам под тяжестью высыпавшего за зиму снега. Кроны елей шевелились, двигались с ветром, но, посаженные близко одна к другой, почти не позволяли дневному свету добраться до колючей лесной подстилки. Ройвен Вайсберг сидел на земле между деревьев и ждал звонка.

С неба падал легкий дождь, но дувший с востока, из-за реки, ветер и густые кроны отклоняли капающую воду. Редкие струйки стекали между берез, но там, где сидел Ройвен, было сухо. Впрочем, личный комфорт его совершенно не заботил. Ройвен думал о том, что случилось здесь более шестидесяти лет назад, и снова вспоминал те истории, что знал наизусть. Он слышал пение мелких птах и крик совы. Его это не удивляло, потому что место издавна, еще до тех событий, о которых Ройвен вспоминал, называлось Совиным лесом. Удивительно было другое: за весь день сова подала голос только раз, утром. А еще сюрпризом стало птичье пение. Ему говорили, что птицы здесь не живут — не строят гнезда и не откладывают яйца — после тех страшных событий. Они порхали невысоко над землей, садились ненадолго на ветку, выдавали трель и улетали. Наблюдая за ними, Ройвен не находил объяснений такому поведению. Как могут они столь беззаботно радоваться жизни? Неужели не знают, что это за место? Неужели не понимают, что здесь на всем лежит проклятие массовой смерти?

За спиной зазвонил телефон. Ответ занял несколько секунд, и покров тишины снова опустился и на него, и на деревья.

В тишине всегда включалось воображение. Его не интересовал Михаил, стоявший где-то неподалеку, метрах в пятидесяти от него, прижавшись спиной к стволу дерева, над кучкой окурков. Он не пытался представить, как будет сопротивляться и кричать албанец, которого Михаил приведет завтра на склад. И даже не задумывался о последствиях принятого Михаилом звонка.

Ройвен как будто видел их, оживших призраков его мыслей. Они спасались бегством. Героизм одних и паника многих определяли его существование. Он был их созданием, их порождением. Неясные фигуры перемещались, как будто плыли над землей то быстро, то мучительно медленно, просачиваясь мимо крепких стволов елей и колышущихся ветвей берез. Для него они были так же реальны, как лес. Казалось, стоит лишь протянуть руку — и дотронешься. Страшная, жуткая, рвущая душу картина. В окружающей тишине слышался вой собак, выстрелы, сирены.

Здесь, в Совином лесу, хранилось наследство Ройвена Вайсберга. Он не знал, что сделанный со спутника снимок этого места был отправлен приложением в здание, известное как ДВБ, и что фотография запечатлела серо-белый холмик. Такой холмик находился сейчас и неподалеку, метрах в восьмидесяти от него, но его скрывали ели и березы. Для Ройвена история, имевшая начало, была ценна только в том случае, если имела и конец. Он знал ее от начала до конца.

Эту историю ему рассказывали много раз. Она стала кровью, бегущей по его жилам. Он сам был ее ребенком, знал каждую строчку, каждый эпизод. Маленьким мальчиком он плакал у бабушки на плече, когда она рассказывала ему об этом.

И вот теперь Ройвен рассказывал ее себе. Рассказывал так же, как это сделала бы она, с самого начала. Над ним шумели деревья и пели птицы, на него падал дождь. Это была история Анны, и он знал, что никогда, до самой смерти, не сможет забыть ее или избавиться от нее. Не сможет и не захочет.

Однажды летним утром 1942-го нам сказали приготовиться покинуть Влодаву. Большинство наших уже уехали в предыдущие четыре месяца, но куда они попали, мы не знали. Домой нас не пускали, так что жить приходилось в синагоге и вокруг нее. Место это обнесли оградой, отделив от поляков, так я узнала, что мы — евреи, что мы не такие, как другие, что мы — недочеловеки.