Открываешь глаза, /ожидаешь тебя/,

но с утра ничего, кроме будничной хери,

да и к ночи такая же впрочем херня.

Повсеместно она: в тесной банке трамвая,

в переходах метро, в отсыревшей весне:

продымлённая, пьяная, мокрая,злая.

И волочишься по уши в этой херне

в свой квадратный скворечник с окошком на запад,

к паре тапочек, к чашке с отбитым ребром

получать с монитора формальные "как ты"

и давить никотином привычный "херо...."

Но к чему это всё исходя, из того что

ты сейчас где-нибудь вне тоски /и меня/

улыбаешься, гладя любимую кошку?

Ведь тебе хорошо. Остальное херня.

___________________

* Толковый словарь живого великорусского языка В. Даля

ХЕР – ХЕР, буква, см. х в начале. Игра в херики, в крестики, в оники. Херить письмо, похерить, (выхерить), перекрестить либо вымарать, зачеркнуть вкрест. — ся, страдат. У него ноги хером, противопол. колесом.

херить [вымарать, зачеркнуть вкрест (Даль)] см. вычеркивать, исключать

ПОХЕ'РИТЬ, рю, ришь, сов. (к херить), что (разг. фам.).

Перечеркнуть, зачеркнуть. || перен. Уничтожить, ликвидировать. Он решился, как говорится, "взять на себя" и похерить эту историю. Тургенев. [Происходит от старинного названия буквы х – "хер", т. к. по зачеркиваемому тексту проводились две перекрещивающиеся черты.]

Я помню всё. Я впитывал дожди, века и соль морей, ласкавших сон мой,

и точно знаю, скольких хоронил в своих песчаных выбеленных волнах,

как жалил их ладони, плечи, рты, как забивался в веки едкой крошкой –

они моей не видя чистоты искали рая, плакали о прошлом...

я был им дном, я сыпался в часах стеклянной чаши их людских иллюзий,

где каждый миг я забирал их пульсы, их лица, жизни, их смешные грусти,

а им мечталось жить на небесах. Слепые дети, созданные так,

как будто их лепили из меня же, без веры и надежд, без маяка-

– крупицами большой песочной башни...

Их рушили и снова набело, их пропускали по ветру сквозь пальцы –

они же рай искали в голубом молчавшем небе. Глупые скитальцы...

***

Она была совсем не их кровей. Других миров. Она была не с ними.

Рожденное рассыпаться во мне земное Солнце с голосом Богини.

Она ступала по моей груди, как по ножам каленой острой стали,

а мне хотелось превратиться в пыль. И я ей был, боясь собой поранить

босые ступни Маленькой Живой, зачем-то поклонявшейся не небу /как все они/,

а берегу и лету,она брала меня в свою ладонь так бережно, как будто бы могла

понять меня, почувствовать, согреться моим сухим, окаменевшим сердцем,

как будто бы она сама была приговоренной сыпаться в века

шальным мотивом ветренного скерцо.

*Я пел и выл, глотал ее следы, запоминал их вкус. Я точно знал, что

 она уйдет как все они.

***Однажды я сам приму ее в свои миры.***

И было так. Она вошла в мой дом. Я проклинал его, но стал ей склепом.

И научился петь молитвы небу о сотвореньи рая для неё.

У зимы снега – кокаиновый порошок. Спрячь меня от неё, чтоб никто  уже не нашел,

по большим карманам нагрудным, а лучше в грудь – там свернуться в тебе зародышем и заснуть,

как под снегом и наледью спят до весны ростки, чтобы после проснуться и корни до дна пустить,

чтобы стать выше неба, сильней топоров и пил, чтоб теплом своим больше не греть чужакам камин.

Не оставь меня горсткой черной золы остыть, упаси меня для себя. Сохрани меня до весны.

Понимаешь, в итоге всё сводится к одному

неизбывному факту: ты есть у меня настолько,

что когда ты уедешь – я сдамся и утону,

а когда не вернешься – покроюсь песком и солью,

как большой, но непрочный корабль на тихом дне,

с переломанной штормом надвое старой мачтой

Как корабль, давно забывший свой курс к стране,

Для которой уже давно ничего не значит.

По городу в одиночку. В карманах пусто.

Твои СМС – как взбалмошность злых гостей....

Любовь для тебя такое теперь искусство,

которое нужно оттачивать до костей ,

до слёз абонента. До истинно честной соли –

Искусство вживляться в тело ножом в ребре

/ты так гениально в нём преуспеваешь, что я

боюсь не узнать себя в этой твоей игре/.

Одна перспектива – уйти. Заблудиться здесь же.

Под снегом. Под белым нимбом чужих небес.

Впитаться туманом в крыши. Но только прежде,

Чем я наберу последнее СМС.

Верю, Господи, верю. Мне ли тебе не верить?

Не тому ли, кто за неделю построил дом нам?

Говорят, ты моря за день отделил от тверди,

Говорят, что вообще здесь всё началось со слова.

Что за слово, Боже, что это за созвучье?

И ответь мне, отче, стоило ли того всё

Нашей свары шумной. Не человечьей – сучьей,

Где словам не верят (тебя же – забыли вовсе).

С каждым шагом – гонка. Крепчаем и стервенеем,

И о чем мечтал ты в начале своих начал?

С каждым утром, знаешь, хочется всё сильнее,

Чтобы ты в тот день передумал и промолчал...

На дворе – трава, на траве – твой ненужный дом,

по дороге к нему покрылась золой земля.

Я писала тебе в каждый истинно явный сон,

в каждый сон, где ты вдруг перестал узнавать меня.

Я ждала тебя вечность у старых кирпичных стен,

ожидание стало моей запасной душой

я смотрела сквозь годы, сквозь зимы, сквозь пыльный век

и хотела чтоб ты отыскал этот путь домой...

Под босыми ногами легко расходилась твердь,

за веками века прорастала вокруг трава –

я забыла что значит тебе никогда не петь,

я забыла как плохо ты слышишь мои слова...

Окликала тебя ветром, вьюгой, водой ручья,

омывалась росой, прижималась спиной к стене,

каждый месяц под ребрами песней моей звучал,

каждый день открывались двери под шаг тебе...

Сотни лет я травой прорастала в твой давний сон, с той поры,

как ты вдруг перестал узнавать меня...

На дворе – трава.

Я сама превратилась в дом, а ключи от него глубоко приняла земля.

      Татьяне Ткачёвой-Демидовой,

      женщине, которая умеет ласково убивать стихами.

      Татьяна, Ваша милость,

      люблю твоё творчество искренне и нежно

Троекратно зачеркнутый смысл чужой скрижали – на губах твой особенный честный закон и ритм.

Расскажи, как они боролись и исчезали, как опасно вторгаться в твой истовый алфавит.

Буквоисповедь – суть твоего навсегда La scala,

Закулисная честность вне правил борьбы за рай.

Покажи мне, как ты отчаянно умирала, как еще ты умеешь истинно умирать,