Однажды Филоксен, командовавший войском, стоявшим на берегу моря, написал Александру, что у него находится некий тарентинец Феодор, желающий продать двух мальчиков замечательной красоты, и осведомился у царя, не хочет ли он их купить. Александр был крайне возмущен письмом и не раз жаловался друзьям, спрашивая, неужели Филоксен так плохо думает о нем, что предлагает ему эту мерзость. Самого Филоксена он жестоко изругал в письме и велел ему прогнать прочь Феодора вместе с его товаром. Не менее резко выбранил он и Гагнона, который написал, что собирается купить и привезти ему знаменитого в Коринфе мальчика Кробила.
У охваченного желанием покорить весь мир Александра не было в сердце места для женщин и тем более мужчин; большую часть сознательной жизни он провел в военных походах и не имел даже времени на семейный очаг, на длительную привязанность. Настоящей любовью Александра были слава, шум битв и конь Букефал. И еще… Александр верил в свое божественное происхождение, верил, что он бог, а богам не полагалось желать смертных женщин. Он сознательно лишал себя возможности кого-то любить.
Плутарх цитирует письмо Александра к Пармениону:
«Никто не сможет сказать, что я видел жену Дария, желал ее увидеть или хотя бы прислушивался к тем, кто рассказывал мне о ее красоте». Александр говорил, что сон и близость с женщиной более всего другого заставляют его ощущать себя смертным, так как утомление и сладострастие проистекают от одной и той же слабости человеческой природы.
Именно в «женском вопросе» наиболее ярко проявилась двойственность натуры Александра. Он при каждом случае стремился подчеркнуть свое равнодушие к слабому полу, и тем не менее хранил огромное почтение к женщинам. Он безжалостно стирал с лица земли города, вел войны с небывалой жестокостью, он шел по земле, красной от крови, и в то же время старался защитить даже женщин враждебных народов… Если успевал отдать соответствующий приказ своим воинам, если успевал их остановить… Великий завоеватель благоговел перед женщинами, причем сохранял уважительное отношение к ним даже во время пиршеств с обильным возлиянием вина.
Александр, по утверждению Плутарха, был безжалостен к собственным воинам, совершившим неблаговидные поступки по отношению к женщинам.
Узнав, что два македонянина, служившие под началом Пармениона, – Дамон и Тимофей, обесчестили жен каких-то наемников, царь письменно приказал Пармениону в случае, если это будет доказано, убить их, как диких зверей, сотворенных на пагубу людям.
Несомненно, почтительное отношение к женщинам у Александра сформировалось под влиянием матери – Олимпиады. Он бесконечно любил и уважал мать, и Олимпиада имела право на подобное к себе отношение. Мужественная женщина даже в изгнании добивалась своих целей, главная из которых – передать македонский трон сыну. Не многочисленные воспитатели и Аристотель, а Олимпиада вырастила великого завоевателя. Всю жизнь она посвятила сыну и могла рассчитывать на его любовь и благодарность. Чувства Александра к матери распространились на всех женщин мира.
Блестящие победы, следовавшие одна за другой, изменят Александра до неузнаваемости, аскет с удовольствием испытает прелести царской жизни во дворцах Дария, с легкостью ученик Аристотеля будет уничтожать преданных друзей лишь за дерзкое слово. Одно останется неизменным – его чувства к матери. После победы при Гранике «кубки, пурпурные ткани и другие вещи подобного рода, захваченные у персов, за небольшим исключением Александр отослал матери». После взятия Газы, самого большого города Сирии, «значительную часть захваченной здесь добычи Александр отправил Олимпиаде, Клеопатре и друзьям».
Даже в пору наивысшего могущества Александра мать имела на него огромное влияние. Она часто посылала ему письма, содержавшие нужные и ненужные советы, и потому царь хранил их ото всех в тайне. Сквозь расстояние в тысячи стадий мать видела просчеты и ошибки сына.
В одном письме Олимпиада выказывает недовольство тем, что сын раздает друзьям и телохранителям огромные богатства. И руководствовалась она не жадностью или бережливостью, а совсем другими соображениями.
Оказывай своим друзьям благодеяния и проявляй к ним уважение как-нибудь иначе: ведь ты делаешь их всех равными царю, ты предоставляешь им возможность иметь много друзей, самого же себя обрекаешь на одиночество.
И она оказалась права – после невиданных успехов Александр был не менее одинок, чем любой нищий. Македонянам оказалось достаточно богатств из персидской добычи, и ни один воин не желал идти за царем в далекие неведомые страны.
И все же Александр принимал далеко не все советы Олимпиады. Плутарх замечает:
Своей матери Александр отослал много даров, но не позволял ей вмешиваться в государственные и военные дела и кротко сносил ее упреки по этому поводу.
Однажды, прочтя длинное письмо Антипатра с обвинениями против Олимпиады, Александр сказал:
– Антипатр не знает, что одна слеза матери заставит забыть тысячи таких писем.
Подобие женщины с матерью Александра значило невероятно много – перед ней открывались все пути, ради нее царь мог совершить самые невероятные поступки. Аду, «которую он назвал своей матерью», Александр сделал царицей Карии.
Среди плененных царственных женщин Дария ни одна не сразила Александра своей красотой, хотя все античные историки дают самые лестные оценки внешности принцесс. И все же им был оказан небывалый почет, потому что в старой матери Дария Александр увидел черты Олимпиады. В Сузах Александр оставил мать Дария вместе с ее семейством, он не решился подвергать их жизни опасностям нелегкого похода. Трогательная сцена прощания македонского царя с матерью его врага описана Курцием Руфом.
…Мать Дария и его детей он оставил в этом городе. При этом он велит передать Сисигамбис, к которой он относился с сыновним почтением и любовью, македонские одежды и пурпурную краску, присланные ему в большом количестве в подарок из Македонии, а также мастериц, их изготовивших. Он поручил сказать ей также, чтобы она, если одежда ей понравится, приучила своих внучек изготовлять подобные; он ведь дарит ей также мастериц, которые могут их научить этому. При этих словах у царицы выступили слезы, и она отклонила подарок, выдав тем свою обиду: ничто не кажется персидским женщинам столь обидным, как работа с шерстью.
Вручившие подарок сообщили, что царица опечалилась, но что это ей простительно, и она достойна утешения. Царь пошел сам к ней и сказал:
– О мать, смотри, одежда, в которую я одет, – не только подарок мне от сестер, но и работа их рук. Я введен в заблуждение моими родными обычаями. Прошу тебя, не принимай за обиду мое незнание. Твои обычаи, которые мне стали известны, я, надеюсь, во всем соблюдал. Я знаю, что у вас не разрешается без позволения сыну сидеть перед лицом матери; каждый раз, как я приходил к тебе, я стоял, пока ты не давала мне знака сесть. Ты часто хотела пасть передо мною в знак уважения, я противился. Я называю тебя именем матери, которое принадлежит моей дражайшей матери Олимпиаде.