Действительно, даже самые обычные движения — то, как Жанна бралась за чайник или протягивала чашку, — исполнены были упругой завершенности, почти музыкальной гибкости.

Обратившись к Ефросинье Никитичне, Казарин поинтересовался, чем она занимается.

— Надомничаю малость. Еще квартирантов к себе пускаю. Сестра хоть сама и зарабатывает, а в деньгах нуждается часто. Приходится помогать.

Жанна и тут не удержалась:

— Блажь с вашей стороны, тетя! На ветер ваши деньги!

При этом кинула взгляд на тахту: там, с лицом искаженным и побелевшим, лежала Зуева. Иногда она что-то бормотала, всхлипывала.

Стараясь отвести разговор от неприятной темы, Казарин снова спросил:

— Ну, а если бы мне пришлось в здешнем цирке выступать — меня приютили бы, Ефросинья Никитична?

— Почему ж не приютить. Серьезному жильцу отказа нет, — сказала она. И похвалилась: — У меня артисты часто останавливаются. Конечно, не очень видные. Все больше Надюша товарищей своих направляет.

Чай был допит. Решительно поднявшись, Жанна заявила, что ей пора на занятия в спортивный клуб. Стал прощаться и Казарин. Сопровождаемый добрыми напутствиями Ефросиньи Никитичны, он вместе с девушкой вышел на улицу.

— Итак, увлекаетесь спортом? Каким именно видом?

— Трапецией.

— Прекрасный, красивейший вид спорта. Когда-то ваша мама. Вам, вероятно, известно, какой превосходной была она воздушной гимнасткой. Украшением цирка была.

— Послушайте! — резко отозвалась Жанна. — Меня нисколько, ни с какой стороны не интересует цирк. И вообще, если говорить начистоту, я не имею желания беседовать с вами!

Редкие фонари освещали вечернюю улицу, в домах уютно светились окна. Тем разительнее прозвучали отрывистые девичьи слова.

— Не стыдно вам? — помолчав, все так же жестко продолжала Жанна. — Маму напоили, а сами трезвы. Себе на уме. Мужчина еще. Не стыдно?

— Но я ведь объяснял. Мы давно не виделись.

— Ну да, конечно. Повод нашли. А после, как ни в чем не бывало, к нам за стол.

— Что же вы — попрекаете своим гостеприимством?

— Не у меня — у тети Фрузы были гостем. А я бы. Я бы на ее месте. — Так и не договорив, Жанна вдруг прижала обе ладони к груди — горестность, открытая боль сказались в этом жесте. — Как вы могли не понять? Мама больна. Она, когда не пьет, — совсем другая. Хорошая, добрая!

— Рубите голову! — сокрушенно предложил Казарин.

Сердито наклонясь к нему, Жанна, видимо, намеревалась что-то добавить, но тут невдалеке послышался шум трамвая. Кинувшись к остановке, девушка лишь махнула рукой.

Назавтра Казарин расстался с Горноуральском. Дальше продолжалась его конвейерная жизнь, и, отодвинутая каждодневными делами, память о Жанне, вероятно, в конце концов, и вовсе угасла бы. Но тут повезло: удалось попасть в программу Горноуральского цирка. Затем встреча в главке с Сагайдачным, посещение Московского цирка. Одно к одному: образ девушки вновь обрел отчетливость.

«В самом деле, как мне раньше не приходило это в голову! Жанна, если ее подучить, вполне могла бы сделаться моей ассистенткой. Молодая, интересная, с хорошей фигурой! Захочет ли, однако, уйти с завода? А почему бы и нет! Разве не заманчиво, имея такую мать, вырваться на простор? Все дело в том, чтобы найти подход. Одно досадно: зачем я навел Сагайдачного на след? Впрочем, всего вернее, он сам предпочтет держаться подальше, не осложнять отношений с Аней. Ну, а я человек вольный! Почему бы мне не попытаться?!»

В первом часу ночи на почтамт поступило письмо, адресованное администратору Горноуральского цирка. В этом письме, сетуя на утомительность гостиничной жизни, Казарин обращался с просьбой — поселить его на частной квартире, и желательно подальше от многошумного городского центра. При этом он сообщал адрес Ефросиньи Никитичны, якобы рекомендованный ему кем-го из артистов.

Письмо Казарина пришло в Горноуральск незадолго до открытия циркового сезона. Пестро расклеенные по улицам афиши и плакаты анонсировали обширную программу. Рекламные щиты установлены были не только перед фасадом цирка, но и на уличных перекрестках. Газета поместила беседу с директором цирка, посвященную перспективам сезона. Вовсю развернули свою деятельность и уполномоченные по распространению билетов.

Один из них уже не первый год обслуживал цех, в котором работала Жанна. Умеющий угодить каждому, к тому же в дни перед получкой готовый оказать кредит, уполномоченный приурочивал свое появление к обеденному перерыву — заманчиво раскладывал на столике билеты и ждал охотников. Вскоре они собирались толпой.

Так и в этот день. Только Жанна успела прибрать у станка, как подруги позвали ее:

— Иди сюда, Жанночка. Предложение есть — всем вместе на открытие цирка отправиться. А ты как? Пойдешь?

— Я? А что я там не видела?

— Заблуждаетесь, девушка! — воскликнул уполномоченный. — Программа предстоит исключительная. Сами можете убедиться! — И он показал на плакат, кнопками приколотый спереди к столу: — Название одно чего стоит. «Спираль отважных»! Заслуженный артист Сагайдачный!

— Она у нас тоже Сагайдачная! — весело закричали подруги, а одна полюбопытствовала, не приходится ли этот артист Жанне родственником.

— Еще чего придумали! — отрезала она.

Вернувшись к станку, приказала себе отбросить малейшую мысль о цирке. Это удалось, сосредоточилась на работе. Когда же пришла домой — сразу заметила, как странно выглядит мать: взвинченные жесты, воспаленные глаза.

— Случилось что-нибудь, мама?

— Ничего не случилось. Ничего!

— Но почему же у тебя такой вид.

— Какой? Самый нормальный! — попыталась отговориться Зуева, но тут же, заметив, как пристально смотрит дочь, не совладала с собой: — Ты что высматриваешь? Дома — и то нет покоя! Уж если так тебе любопытно — за окно погляди!

Жанна подошла к окну и сразу поняла причину материнской взвинченности. К забору, находившемуся против дома, прислонен был большой рекламный щит, а на нем, как и на том плакате, что Жанна видела в цехе, в стремительном наклоне мчались мотоциклисты-гонщики. «Заслуженный артист С. Сагайдачный в новом аттракционе «Спираль отважных» — гласила надпись.

— Видишь? — хрипло справилась Зуева — она подошла сзади к дочери. — Места другого не нашли. Будто нарочно! Ты чего молчишь?

— Из нашего цеха ребята собираются коллективно пойти на открытие, — сказала Жанна. — И меня приглашали.

— А ты? Согласилась?

Жанна покачала головой, и тогда мать прильнула к ней, горячо и часто стала целовать.

— Новый аттракцион, — негромко прочла Жанна: она продолжала смотреть в окно. — «Спираль отважных!»

— А ты и поверила? Тоже мне аттракцион! — скривила Зуева губы. — Мало ли чего наговорят в рекламе. Или забыла, как в прошлом году.

Нет, Жанна помнила. Тогда она вместе с матерью шла мимо рыночной площади. И вдруг заметила в ее углу какое-то необычное сооружение под остроконечной брезентовой крышей.

— Мама, это что?

— Да так. Балаган.

И все же Жанне захотелось подойти поближе. Ее привлек большой многокрасочный холст, венчавший входную арку. Златокудрая, ослепительно улыбающаяся красавица изображена была на нем.

— Какая интересная! — восхитилась Жанна.

Лишь презрительно хмыкнув в ответ, Зуева потянула дочь за рукав. Она собиралась скорее уйти, но подал голос человек, стоявший на контроле: «Наше вам, Надежда Викторовна! Если барышня имеет желание — милости прошу!» И Жанна ступила на шаткую лесенку.

Наверху, в смотровой галерее, было тесно и душно. Наклонясь над железными перильцами, зрители вглядывались в глубину деревянного, до блеска отполированного колодца. Он пока пустовал, а радиола проигрывала до хрипоты заезженные пластинки. В паузах между ними включался не менее хриплый голос: «Спешите, граждане, приобрести билеты! Сейчас начнется выступление известного рекордсмена Элеоноры Пищаевой! Мотогонки по вертикальной стене!»